«Неожиданно была война»

Восприятие войны россиянами невозможно понять исключительно из опросов. Дело даже не в том, отвечают ли они социологам честно или «как надо» («Важные истории» рассказывали об этих спорах). Даже если предположить, что все цифры верные, хочется узнать, почему люди так думают. Для этого социологи проводят другие исследования.

Лаборатория публичной социологии (PS Lab) провела этнографическое исследование в Курской области после вторжения ВСУ. Две исследовательницы PS Lab отправились в Курскую область: одна в начале осени 2024 года, другая в конце. Обе волонтерили в центрах гуманитарной помощи, знакомясь и вступая в неформальные разговоры с беженцами и другими волонтерами. Они много гуляли и разговаривали с горожанами, когда это было уместно: в общественном транспорте, в такси, кафе и барах, в парках. Кроме этих разговоров и наблюдений им удалось взять несколько интервью. Все имена и названия населенных пунктов (кроме Курска) изменены из соображений безопасности.

Осенью 2024 года исследовательницы поговорили с десятками бывших жителей приграничных населенных пунктов Курской области. Эти люди лично столкнулись с войной до того, как о ней услышало большинство россиян. Как сказалась на их жизнях война в Донбассе? А начало полномасштабной войны 2022 года? И, наконец, как они встретили 6 августа 2024-го, когда ВСУ вошли в Курскую область?

Результаты исследования пока не опубликованы (они появятся на сайте PS Lab 29 сентября, анонс будет в ее телеграм-канале). Этот текст — адаптированная глава, которую нам предоставила PS Lab.

Танки в огородах

Если до 2014 года, в представлении наших собеседников, границы с Украиной «как будто не существовало вовсе», с началом войны в Донбассе она стала проявляться. Жители приграничья припоминали ограничения вроде проверок документов в пограничной зоне и запреты на въезд на территорию Украины.

По словам наших собеседников, ближе к 2022 году они своими глазами наблюдали подготовку военных действий, скрытую от взглядов большинства россиян, то есть еще до того, как событие «случилось» для всех остальных и получило свое официальное название. Как выразился программист Сергей, с которым наша исследовательница познакомилась в одном из курских баров, «это же не так происходило, что, вот, 24 февраля — всё»: «До этого две недели к нам гнали технику, машины. Вот, едешь, допустим, вдоль леса — и просто колонна от начала до конца леса стоит. Потом дальше едешь, и там тоже всё усыпано военными и техникой» (мужчина, около 30 лет, IT-специалист, житель Курска, Курск, ноябрь 2024-го).

Сергей, впрочем, утверждал, что скопление военных и техники не создавало у жителей приграничья ощущения начала полноценной войны, поскольку они видели подобное и раньше: «Когда вот этот был Майдан, когда Крым присоединили», — объяснил он. А затем добавил: «Мы думали, что они так же постоят и уедут».

Однако военные не уехали. Напротив, постепенно они становились близкой, наблюдаемой частью повседневной реальности. Так, молодая беженка из приграничного села рассказала нашей исследовательнице, что танки и военные машины стояли буквально «в конце нашего огорода и напротив дома». Если большинство россиян знали об участниках боевых действий и военной технике лишь из новостей, то жители курского приграничья — по собственному опыту: «Мы солдат и кормили — вот, кушайте, позволяли им прийти купаться. Они нам тоже помогали — картошку посадить, всё такое» (женщина, около 30 лет, профессия неизвестна, беженка, Курск, декабрь 2024-го).

О солдатах, которых жители приграничья наблюдали в непосредственной близости незадолго до вторжения России в Украину, когда полномасштабную войну между двумя соседними странами еще мало кто мог всерьез помыслить, наши собеседники рассказывали без удивления, как о привычном, естественном ходе вещей, не требующем дополнительных объяснений.

Где-то там что-то бухало

Почти столь же буднично, как и о военных с танками — которые будто сами собой повырастали в огородах, сделавшись частью окрестного пейзажа, — жители приграничья рассуждали и о боевых действиях на третий год войны. Несмотря на их близость и нарастающую интенсивность, они обычно описывались как не несущие серьезной угрозы. Как выразилась беженка из Суджи лет 50, с которой исследовательница познакомилась в центре гуманитарной помощи, «бухало постоянно все эти два года, всё бухало — мы уже привыкли к этому».

Явления, которые человеку со стороны могли бы показаться прямыми сигналами угрозы, наши собеседники, напротив, представляли как признаки собственной безопасности. Так, обстрелы вблизи воспринимались ими как свидетельства того, что угроза локализована где-то в другом месте. Например, беженка, сообщившая нам, что с начала войны вокруг что-то постоянно «бухало», затем добавила: «Но оно бухало за 10 км, за 5 км». Другая собеседница родом из пограничного поселка Теткина объяснила: «Там к границе ближе эти улицы — там да, там часто попадало. А у нас в центре почти никуда не прилетало. Люди жили, даже на работу ходили». Успокоительный, пространственный принцип восприятия опасности действовал для нее в пределах одного города: улицы рядом с границей маркировались как более опасные, что позволяло воспринимать центр как безопасный.

Точно так же присутствие военных считывалось многими жителями приграничья не как сигнал превращения окружающей их территории в зону боевых действий, а наоборот, как гарантия того, что этого не произойдет. «Мы как-то не боялись. Мы даже этим летом не верили, что такое может быть. У нас же военные ездили. У нас их очень много», — объяснила нашей исследовательнице одна из посетительниц центра гуманитарной помощи.

Наши собеседники рассказывали, что в период полномасштабного конфликта они всё еще планировали мирное будущее у себя в городках и деревнях, например строили новые дома: «Старый дом я убрал, а на его месте коттедж строил. Уже крышу поставил, внутрь теплый пол положил, окно уже заказал. Неожиданно была война» (мужчина, 60 лет, профессия неизвестна, беженец, Игловка, Курск, сентябрь 2024-го).

Как гром среди ясного неба

Жители курского приграничья, живущие в непосредственной близости от зоны боевых действий, регулярно наблюдающие перемещение солдат и военной техники и на момент начала украинского вторжения как минимум несколько месяцев слышащие звуки снарядов, падающих то в соседнем селе, то буквально на соседней улице, оказались не готовы к началу «настоящей» войны: «А куда деваться? Некуда ж. Некуда ж ни ехать, ни идти. Сидели, думали, что до нас не дойдет, а они дошли» (женщина, около 30 лет, беженка, профессия неизвестна, Игловка, октябрь 2024-го). «Там в 500 метрах уже палят. А мы там землянику рвали летом. Ну, думали, что, ну, это же нормально. Ну, не допустят же» (женщина, около 30, профессия неизвестна, беженка, Курск, декабрь 2024-го).

6 августа 2024 года, вопреки ожиданиям, вторжение внезапно «допустили» — и именно этот момент стал для жителей приграничья новой точкой отсчета. По рассказам наших собеседников было хорошо заметно, что они в принципе не могли вообразить, что нечто подобное возможно — вплоть до того момента, когда им пришлось это пережить. Неожиданно для самих себя жители приграничья, фигурально, а порой и буквально выражаясь, столкнулись с украинскими военными лицом к лицу.

Сам прорыв границы — равно как и регулярные обстрелы примыкающих к ней российских территорий — не был для жителей прифронтовой зоны чем-то экстраординарным: наши собеседники вспоминали о том, что и раньше украинские диверсионные группы попадали на территорию России со стороны Белгородской, Брянской и даже Курской областей. Экстраординарным стало то, что украинская армия смогла захватить российские территории, вытеснить оттуда россиян — как военных, так и гражданских — и задержаться там надолго. Вера, уроженка Курской области, которая и сейчас регулярно приезжает в родные места, объяснила: «Для нас было это не удивительно, что напали. Для меня было удивительно, что не смогли отбить. То есть, я думала, это, ну, дело там двух-трех дней, они покуролесят… и уйдут. И, да, для нас, конечно, стало неожиданностью, что это уже… пять месяцев, это полгода не могут выбить» (женщина, 47 лет, домохозяйка, родом из Курской области, онлайн-интервью, декабрь 2024-го). Даже после прорыва украинских войск многие наши собеседники полагали, что враг далеко не пройдет и что его продвижение будет вскоре остановлено. Отчасти поэтому некоторые из них не покинули свои дома в тот же день.

Мирная картина

Среди беженцев было немало людей, для которых период между обострением военных действий рядом с домом и отъездом растянулся на несколько дней, недель или даже месяцев. Так, мужчина лет 45, с которым наша исследовательница разговорилась на автобусной остановке в Курске, рассказал ей, что покинул родное село лишь в сентябре. Он объяснил, что, когда к нему зашел участковый с предложением эвакуироваться, он «был маленько под градусом и сказал ему: “Не, я лучше тут полежу, отдохну”». Он остался в селе «под бомбежками», по ночам набирая воду из колодца и пользуясь электричеством от бензогенератора. На вопрос исследовательницы о том, что же в конце концов сподвигло его уехать, мужчина ответил, что это были «нытики» — то есть «жена, мать и сестра».

Перспектива бросить хозяйство, признать бесповоротность происходящего и решиться на резкие перемены, судя по всему, была для многих жителей приграничья настолько пугающей, что в первые дни после вторжения они верили, что «нормальная» жизнь продолжается. Тем более, что вокруг сохранялись элементы этой привычной, «нормальной» жизни, на которые и ориентировались наши собеседники в оценке ситуации. Так, бывший житель одного из приграничных сел, который уехал 15 августа, рассказывал, что, хотя больница на тот момент уже дней десять как не работала, люди оставались в селах, потому что были открыты, например, продуктовые и аптеки: «“Пятерочка” открылась, “Перекресток”, “Светофор”, понимаете? Аптеки начали открываться. Я думаю: ешкин кот, жизнь продолжается!» (мужчина, около 60 лет, профессия неизвестна, беженец, Игловка, октябрь 2024-го). По словам этого мужчины, он и его односельчане уже принялись копать огороды, и солдатам, которые приехали их эвакуировать, пришлось «чуть не силой выгонять» их с участков.

Жители приграничья верили, что вторжение вскоре будет остановлено и всё пойдет своим чередом. «Некоторые хотели дома остаться, думали, всё пройдет — дня три, и всё», — говорила нашей исследовательнице молодая беженка Полина во время их совместной прогулки по Курску.

Эта же мысль помогала людям смириться с вынужденным отъездом. Уезжая, многие наши собеседники, по их словам, были уверены, что эвакуация — это временная краткосрочная мера, и вскоре можно будет вернуться домой: «Просто выехали, как все — думали, на день-два, а в итоге получилось уже вот какой месяц мы тут. Пятый месяц» (женщина, около 65 лет, медсестра, беженка, Курск, декабрь 2024-го).

Даже находясь в Курске на протяжении длительного времени, многие беженцы продолжали ориентироваться на практики из прошлого. Например, они регулярно вспоминали о разных незаконченных делах в огороде: «“Ой, у меня там картошка не пахана!” — это у нее любимое», — процитировал молодой курский бармен свою бабушку. А некоторые признавались, что остались бы дома, в родном селе, знай они заранее, что эвакуация затянется дольше, чем на насколько дней.

Почему некоторые люди не уезжали сразу, даже когда их жизни угрожала опасность? Почему они стремились вернуться домой, несмотря на полуразрушенные дома и постоянные обстрелы? На самом деле с перспективы самих жителей приграничья их предпочтения были вполне рациональны.

Во-первых, в 2014 году, а также на протяжении последних трех лет, они воочию наблюдали военный конфликт, и всё это время у них сохранялась возможность жить по-прежнему. В результате во многих укоренилась уверенность в том, что так будет и дальше. Вторжение ВСУ в начале августа 2024 года казалось многим локальным эпизодом, с которым российская армия быстро справится, тем более что именно эту версию продвигали российские СМИ и официальные лица.

Во-вторых, большая часть наших собеседников-беженцев — это сельские жители. Огороды, земля, сельскохозяйственная техника, картошка и скот были для них не просто увлечением, но системой жизнеобеспечения. Хозяйство и имущество привязаны к месту — их невозможно быстро упаковать и взять с собой или перевести на банковский счет, поэтому решение бросить всё нажитое по-своему было не менее иррациональным, чем решение остаться, — ведь это буквально означало потерю всего, что поддерживало их жизнь.

В-третьих, можно предположить, что большинство жителей приграничья не рассчитывали на получение достаточной поддержки со стороны государства и сограждан на новом месте, понимая при этом, что она им будет необходима. И они были правы — помощи от государства не хватало, распределялась она неравномерно и не могла компенсировать оставленные дом и хозяйство. Вдобавок за эту помощь нужно было конкурировать.

Наконец, нельзя списывать со счетов возраст большинства наших собеседников и многих других жителей приграничья, которые решили не покидать свои дома. В основном это были люди пенсионного возраста. В представлении их самих и их родственников резкая смена обстановки и сопряженные с ней переживания могли быть опасны для жизни. Как сообщил нашей исследовательнице, например, молодой программист родом из приграничья, после того как он вывез из прифронтовой деревни своего деда, «у него просто нервы сдали, и он умер здесь».

Отъезд налегке

Кое-кто, впрочем, уехал сразу, в первые дни вторжения ВСУ. Этим людям приходилось принимать быстрые решения в условиях нехватки информации и отсутствия поддержки.

В первые дни украинского наступления информационное пространство жителей курского приграничья заполонило множество противоречивых сообщений. Одна из наших собеседниц лет 60, выехавшая из Суджи, описала это так: «Люди ничего не знают, люди ничего не понимают, никто никому ничего не рассказал, не позвонил, ничего». По некоторым свидетельствам, военные и гражданские официальные лица сообщали людям в частных беседах, что через пару дней всё закончится и покидать свои дома не обязательно.

Из-за отсутствия централизованного оповещения населения большинство наших собеседников получали информацию от соседей. С соседями же многие кооперировались и выезжали. Некоторые — как, например, родители Марии, волонтерки — преподавательницы колледжа, с которой наша исследовательница познакомилась в центре гуманитарной помощи, — вообще не знали о происходящем и спокойно спали, когда украинские военные уже продвигались по Курской области. Мария рассказывала, что новости о прорыве дошли до нее «через знакомых» и из «Телеграма». Когда она не смогла дозвониться до родителей, стало ясно, что нужно ехать. «Муж сел в двенадцать ночи и поехал», — вспоминала Мария. Добравшись до деревни, он застал родителей спящими. Постучал в окно: «Собирайте вещи, у вас полчаса». У родителей уже не было ни света, ни интернета. В темноте они схватили то, что попалось под руку, и сразу же уехали.

Большинство наших собеседников выезжали своими силами, без помощи государства. Кого-то, как родителей Марии, вывезли родственники. Многим помогли соседи: соседская солидарность оказалась важнейшим ресурсом в процессе отъезда. Меньшая часть наших собеседников выехали благодаря обычной, организованной эвакуации.

Например, Мира, с которой исследовательница познакомилась в центре гуманитарной помощи, рассказала, что их вывозила Лина, которая теперь живет с ней в одном ПВР. Тем злополучным вечером Мира с мужем пришли в гости к Лине — попить кофе и пообщаться. Когда все уже собирались расходиться, Лине позвонил директор местной школы: «Уже все эвакуируются, все выезжают. Звони, если чьи есть телефоны, кого знаешь, говори соседям — собирайтесь, и давайте быстрее». Автомобиля у Миры с мужем не было, поэтому они быстро собрались и вернулись домой к Лине, и той же ночью погрузились в ее машину: «Мы все — Линины дети, я с мужем, все мы в одну машину сели, поехали».

Даже когда отъезд был организован местной властью — как в истории одного из беженцев, который рассказал, как городская администрация буквально заставляла людей садиться в автобусы — она не была ни спланированной, ни подготовленной. Люди не понимали, что происходит и что их ждет дальше. Большинство из них полагали, что они уезжают на несколько дней и вернутся, как только опасность минует.

Многие наши собеседники вспоминали, что оставили в своих домах животных, хозяйство и дорогую технику, а с собой брали только самое необходимое для короткой поездки — иногда лишь то, что успели схватить. «Мы думали, на пару часов выезжаем», — будто оправдываясь, говорили они. Большинство из них до сих пор не могут вернуться.

Внезапность и вынужденность их отъезда, а также непонимание того, что стало с их домами и хозяйством, задавали рамки их восприятия самих себя — как людей, потерявших опору. Неопределенность — есть ли куда возвращаться, уцелели ли хозяйство и имущество — усиливала чувство утраты и делала их будущее еще более туманным.