«Спецоперация по убытию из Украины»

Как российские военные дезертируют и бегут из страны, чтобы не убивать

Дата
15 авг. 2023
«Спецоперация по убытию из Украины»
Фото: «Важные истории»

This story is also available in English here

По новым российским законам дезертирам грозит до 15 лет лишения свободы. И пока одни подписывают контракты и отправляются на войну, другие готовы пойти на всё, чтобы с нее сбежать. 

«Важные истории» поговорили с тремя кадровыми офицерами, бежавшими из России, чтобы не воевать. Они рассказали о военных преступлениях, свидетелями которых стали, о том, почему из российской армии практически невозможно уволиться, и о том, почему никому не советуют подписывать контракт. 

Военные поделились своими историями на условиях анонимности, их имена известны редакции «Важных историй».

«Я слышал, как расстреляли трех граждан Украины»

Александр, офицер

«Армия — неплохой вариант: кормят, поят, одевают»

После школы я поступил в военное училище. Не могу сказать, что это было мое решение. Родители настояли. Возможно, чтобы я не стал каким-то там плохим парнем. В провинции не так много способов заработать. Для региона в России 40 тыс. рублей — большая зарплата. Если ты не имеешь образования, если у тебя не работают мозги, то армия — это спасение.

С одной стороны, я не хотел вообще служить, с другой — мне было интересно, на что я способен. Я и решил, что вариант неплохой. Кормят, поят, одевают, а я не из богатой семьи. 

:

В армию я попал в 2016 году. Хорошо помню первые дни, когда пересек КПП с сумкой. Я начал сомневаться сразу же: там, извиняюсь, люди малограмотные, в основном идиоты. На второй день я написал рапорт и отнес его командиру. Родственники сказали мне: «Как ты мог? Ты предал нашу семью!» В общем, мне начали промывать мозги: «Армия — это твой жизненный путь. Ты должен, ты обязан, у тебя нет другого выбора». Мой непосредственный командир тоже подхватил: «В армии все замечательно, у нас есть медицинское обеспечение, мы тебе дадим хорошее образование, будешь ходить в форме, будет зарплата, стабильность». Я еще несколько раз писал рапорт на отчисление, но остался из-за матери, потому что она настояла. 

«Я презирал таких командиров»

Уже с четвертого курса я пытался уволиться: заваливал сессии, не ходил на построения, месяц лежал на кровати. Потом ко мне пришел начальник одного факультета, полковник, сказал: «Вставай с кровати, иди работать. Мы тебя сейчас отправим на гауптвахту. Посидишь там, придешь в себя, потом будешь делать все как с иголочки». Я презирал таких командиров.  

Контракт с армией я подписал еще на втором курсе — это была необходимая мера для дальнейшего обучения. Училище я в итоге закончил. Но сильно повздорил с начальством из-за того, что меня не увольняли, поэтому после выпуска меня отправили в глубинку России, в мотострелковую часть в пехоту, хотя это не по моей специальности. Я прибыл в часть и через месяц после получения каких-то выплат подал очередной рапорт на увольнение. 

Это было в 2021 году, полгода до начала войны я пытался уволиться. Не ходил на службу, покидал пределы гарнизона, то есть совершал всяческие нарушения. Потом просто взял билет на самолет, улетел домой на неделю. Рапорты с просьбой об увольнении я писал ежедневно, отдавал их командиру, он при мне их рвал. На обычной работе ты приходишь, пишешь заявление — в течение двух недель тебя должны уволить. В армии такого нет. 

Когда я дошел до начальника рангом повыше, он сказал: «Ты месяц назад принял дела и должность в армии. А ты в курсе, что у тебя недостача по материальным ценностям?» Я знал про эту недостачу, но не вникал, поскольку думал, что уволюсь. Выяснилось, что недостача на 46 миллионов рублей: несколько неисправных машин, оборудование, военная техника. С этого момента мне пришлось ходить на службу и закрывать недостачу, что-то из своего кармана выплачивать, ремонтировать. 

Я не мог уволиться с такой недостачей! Если недостача больше, чем полтора миллиона, на меня должны завести уголовное дело за халатное отношение. Ну вы сами подумайте, как за месяц в армии я мог потратить 46 миллионов? Но доказать этого я не мог. Когда я пытался добиться справедливости, мне говорили: «Все так служат, не ругаются, сидят на попе ровно». 

Мне предлагали откупиться. Я договорился, что найду оборудование, которое мой предшественник раздал без каких-то пометок в документах. Я бегал по части, собирал это все. Иногда предлагал деньги, чтобы мне вернули оборудование. Попытался собрать хоть что-то из того, что у меня по документам должно быть. 

«Командир нарисовал большой половой орган на рапорте»

После новогодних праздников нам сказали, что мы все уезжаем в командировку на учения в аннексированную Республику Крым. Командир части собрал нас на плацу и сказал, что никто не едет воевать, а едем на такие же учения, как проводились полгода назад. Для военнослужащего боевой части это стандартная процедура: он несколько раз в год выезжает на учения, где пьет водку, веселится и через два месяца уезжает назад. В 90% случаев эти учения — фикция, делается все для проформы, для начальства. 

Выступление командира части повлияло на большую часть военнослужащих. Некоторые поверили, что реально едем на учения, другие заподозрили, что там начнутся какие-то столкновения, но никто не думал, что начнется война. Никто в это не верил. Но я не поверил командирам, по старому российскому завету: «Не верь государству». Было нехорошее предчувствие.

Подпишитесь на нашу рассылку
Мы рассказываем только важные истории

Юристы посоветовали написать рапорт об отказе от командировки. Мы прекрасно понимали, что этот рапорт ни на что не повлияет, как и все предыдущие. Но я попытался. Командир нарисовал большой половой орган на этом рапорте.

«Я не понимал, против кого мы идем воевать»

В начале февраля мы отправились в Крым. Я понял, что это не учения, ближе к 15–16 февраля, когда начали приходить боевые распоряжения, разрешающие движение гусеничной техники по асфальтированной дороге. Тогда я понял, что намечается что-то серьезное. Ну а как ты соскочишь? Если ты солдат, можно что-то симулировать, болезнь, еще что... А если офицер, у тебя в подчинении люди, машины. Ты придешь: «Извините, я заболел, можно я не поеду?» или «Я отказываюсь в этом участвовать — это преступная война». И тебя заберут с военной полицией и пришьют уголовку, которой пугали. 

Когда мы въехали в Крым, мои подчиненные не задавали вопросов. Они контрактники, не первый год в армии, прекрасно понимали, что слово поперек повлечет за собой санкции.

Где-то 23 февраля нас кинули ближе к границе. Остановились в лесополосе. Поступил приказ заправить все машины. Выдали боеприпасы, оружие и по два магазина. И вот 24-го мы пересекли границу разбитой КПП. На первой остановке я подошел к своему непосредственному начальнику, спросил: «Мы напали на Украину? Почему мы выехали за пределы РФ? Что происходит?» На что получил ответ: «Подождите 10 дней, мы тут постоим немного и поедем обратно домой. Все заработают себе “ветеранки” (ветеранские удостоверения), получат выплаты». Недовольства никто не выказывал. Но недовольные были. Настроение было «сиди помалкивай».

А что я мог сделать? Вылезти из машины и сказать: «Я пошел домой?» Дезертировать, бежать куда-то в леса Украины? Тоже бесперспективная ситуация. Я тогда понял одно: надо искать какой-то легальный выход из положения. Надо было под каким-то предлогом вернуться в Россию. 

Нам никто не объяснял, что происходит. Все были в полнейшей панике. В подразделениях хаос: никто не знал, что делать, все пытались куда-то позвонить, у кого-то что-то узнать. Командование планировало двигаться дальше, командиры приказывали занимать оборону на каждом пункте остановки. И я пытался в этом вариться и понять, как выжить — это был главный вопрос. 

Я не понимал, против кого мы идем воевать. В то, что на Украине фашисты, во всю эту лабуду не верил, как и большинство тех, кто находится рядом со мной. Но ответ был — против армии, которая защищает свой дом, свою страну, свое государство, свой суверенитет. 

Почему мы не могли взбунтоваться, если было много несогласных? Интересный вопрос, языком чесать все могут, а перейти к реальным действиям... В армии не идейные люди. Им платят деньги за убийства, за то, чтобы выполняли приказы. Вот, у условного майора уже 10–12 лет выслуги, у него военная ипотека, в жизни все хорошо, ему не надо что-то менять. Этот человек уже корнями прирос к армейской системе, он уже часть корабля. 

Российская военная техника въезжает в Херсонскую область Украины из Крыма через пограничный пункт Каланчак (24 февраля 2022 года)
Российская военная техника въезжает в Херсонскую область Украины из Крыма через пограничный пункт Каланчак (24 февраля 2022 года)
Фото: погранслужба Украины / Reuters / Scanpix / LETA

«У меня было оружие, но я не стрелял»

На территории Украины я пробыл с февраля до конца лета. Не участвовал ни в одном бою. Моей задачей было обеспечение. Довольно часто попадали под обстрелы, прятались в подвалах, в окопах. 

У меня было оружие, но я не стрелял. Сейчас начнется в комментариях, что я очередной «русский, который не стрелял». Но эта война в первую очередь артиллерийская, то есть противники могут даже не видеть друг друга, находиться в разных сёлах, наносить огневое поражение, после этого заходить непосредственно в населенный пункт. Только в этом случае ты можешь увидеть противника. Я ездил преимущественно по селам, поселкам городского типа. Боевых столкновений не видел, но находился на передовой. 

На передовой ничего хорошего — постоянные обстрелы, страх. Смерти с обеих сторон. Первых раненых с нашей стороны я увидел уже 25 февраля, когда мы еще ехали колоннами. До этого в обычной жизни я не видел трупы. Но на войне тебя это не так сильно будоражит. Рядом — убитый товарищ, но ты ничего поделать не можешь. Ты переступаешь через себя и понимаешь, что надо действовать, чтобы не стать таким же, как он. 

«По какой причине их расстреляли, не знаю»

Мы двигались колонной в один из населенных пунктов. Впереди — машина командира части, его сопровождали две машины подразделений спецназа. По пути нам встретился легковой автомобиль, где сидело трое мужчин. Их остановил спецназ по приказу командира части. Дальше я слышал радиоэфир переговоров командира бригады с этим спецназом. Я проезжал мимо, когда спецназ с оружием раздевал до пояса этих людей — троих граждан Украины, они все были в гражданской одежде. Спецназ переговаривался с командиром бригады: он сказал проверить на наличие татуировок, взять документы, после чего приказал расстрелять трех человек, я слышал это по радиостанции. Я уже проехал это место и услышал три выстрела. Вряд ли это могло быть что-то другое. По какой причине их расстреляли, не знаю. Но точно могу быть уверен, что их не допрашивали, не выясняли что-то — прошло всего две минуты. 

Это случилось в первые дни войны. Где-то в конце апреля у меня появился интернет, я увидел Бучу, почитал, что пишут в «Твиттере»... Я понимал, что к нам не очень хорошо относятся, но такого я не ожидал. 

Я сам общался с мирными жителями. Проблема в том, что в одной деревне тебя могут встречать, как героя, а в другой — как оккупанта. И ты не понимаешь, где правда, где ложь. Одни говорят: «Нас тут действительно обстреливали украинцы». Это ближе к Донецкой и Луганской областям. Там крутят российские телеканалы, я думаю, так говорят, потому что зомбированы. Сейчас я могу трезво посмотреть на ситуацию, а тогда, пообщавшись с одними, ты понимаешь, что ты оккупант, пообщавшись с другими, что ты герой. И у тебя происходит диссонанс.

«Родственники сказали, что я предатель»

Примерно с середины лета нас начали отправлять в отпуск в Россию. Меня отправили второй группой. После чего я отказался выполнять какие-либо обязанности и написал рапорт на увольнение. Мне тогда сказали, что всех, кто отказывается, — увольняют, и вот он, мой шанс. 

Все было в порядке. В начале сентября прошла аттестационная комиссия, на которой приняли единогласное решение о моем увольнении. Документы отправились в Москву, потому что офицеров увольняет министр обороны — подписывает приказы. И тут началась мобилизация. Мне сказали: «Пакуй чемоданы, ты едешь обратно». Ну и в этот момент я понял, что обратно вернуться не могу. Мне просто моральная составляющая не позволит. 

У меня был только внутренний российский паспорт, то есть бежать я мог в Армению и Казахстан. Я выбрал Казахстан, поскольку он ближе и дешевле. 

Родственники меня не поддержали. Сказали, что предатель, что, если надо будет, они сами возьмут оружие, пойдут воевать. Я ответил: «Ну, вы идиоты, мне с вами больше не о чем говорить. Я вам пытался объяснить все эти годы, насколько в армии все плохо. Приехал с войны, все это рассказал, показал видео, показал фото. Вы мне не поверили». Я плюнул. Мы не общаемся до сих пор. 

Тем, кто хочет подписать контракт с российской армией, хочу сказать: ни в коем случае не делайте этого. Это угрожает вашей жизни, здоровью и свободе. Это не ваша война. Если есть загранпаспорт, можно попробовать сделать визу в другую страну. Это стресс, напряжение, проблемы с документами. Неясно, что будет дальше. Но это гораздо лучше, чем быть на войне. Да, я сделал так и я теперь предатель для своей страны, пусть они так считают. Время все расставит по своим местам. 

«Я не считаю себя предателем. Как можно быть преступником в глазах у преступников?»

Дмитрий, офицер

«Сделка с дьяволом» 

Я из маленького села далеко от Москвы, но поступать решил в московский технический вуз на инженера-конструктора. У меня не было никаких планов на будущее: я просто делал так, как положено. Нужно поступить, нужно отучиться, получить хорошее образование. Мне не хватало баллов для общежития. Просить родителей [о помощи] я не хотел, да это было бы невозможно: зарплаты в нашем селе маленькие. Пойти работать в ущерб образованию меня не устраивало. В университете посоветовали обратиться в военный учебный центр — что-то наподобие военной кафедры в гражданском университете. Только те, кто учится в военном центре, подписывают контракт и [после окончания учебы] отправляются служить минимум на три года. Отдаешь долг за то, что тебе помогали во время обучения с общежитием и дали небольшую стипендию — такая сделка с дьяволом. 

Первые пару лет тебя практически не трогают. С третьего по пятый курс уже начинается военное обучение — четыре-пять пар, различные военные предметы. Нас готовили как офицеров. Устраивали выезды в военные части, там проходили практические занятия, ну то есть должны были проходить. Нам должны были показывать технику, рассказывать, как ей управлять и все такое. Но в итоге нас ставили со срочниками и мы были просто разнорабочими: копали окопы, убирали территорию. К технике нас даже не подпускали. 

Фото: «Важные истории»

Много ли я думал в 20 лет? Да вообще нисколько. Пришел, подписал эту бумажку, практически не глядя: «Да ничего страшного — отслужу три года». Но когда заканчивал учиться, я уже имел какое-то представление о жизни и понимал, что армия — это не то место, где я хочу потратить три года, да еще с возможностью уехать и не вернуться. 

В договоре был предусмотрен пункт, что если ты перестаешь учиться (отчисляют или сам уходишь), ты в трехкратном размере платишь сумму, которую за тебя отдало Минобороны. По сути, ты у министерства в заложниках. У меня эта сумма составляла 2 млн рублей. 

Делайте «Важные истории» вместе с нами
Вместе мы сможем рассказать еще больше историй из России

24 февраля я встретил ужасно. В то время я дописывал диплом и через несколько месяцев должен был стать военным. Я ехал на работу и узнал, что началась война. Ужас, паника. Что будет дальше? Что делать? 

Но долг перед Минобороны был огромный, я не мог повесить его на себя. А родители говорили: «Послужи немножко, там посмотришь». 

«Тебе нужно как мужику взять свои яички в кулачок и пойти служить!»

Мой контракт начался в июле 2022 года. Я прибыл в часть и меня познакомили с непосредственным начальником. Он сказал, что на меня повесят кучу сломанной техники, которая стоит уже много лет. Никто ей не занимался, а я обязан ее восстановить, взять на себя материальную ответственность.

Несколько лет в военном учебном центре ничего мне не дали. В университете мы получили абсолютный минимум: научились разве что ходить строем. После такого обучения какой я квалифицированный специалист? 

Юрист по военным делам объяснил мне вкратце, что делать, чтобы уволиться. На следующий день после моего прибытия я пришел к командиру части. Сказал, что я не военный человек, ничего не знаю о своей специальности и служить не хочу: увольте меня, пожалуйста. 

Это никому не понравилось. Мне говорили, какой я плохой, предатель, не мужик — начали меня разводить на все эти пацанские и зэковские темы. Говорили: «Ты свое слово дал, подписал контракт. Тебе нужно как мужику взять свои яички в кулачок и пойти служить!»

Я начал саботировать службу: уходил на несколько дней, приносил в часть телефон. Они начали угрожать мне уголовным делом, обещали, что посадят, но на меня это не действовало. Мой непосредственный начальник, когда в очередной раз вез меня к командиру части на беседу, говорил: «Мне сейчас проще тебя вывезти в лес и застрелить». Когда я в очередной раз не приходил на службу, а потом возвращался, командиры говорили: «В следующий раз тебя наручниками здесь к батарее прикуем, и ты никуда не денешься». 

Многие офицеры, с кем я говорил, относятся к армии так себе. Они, конечно, люди провластных взглядов. Но была бы у них возможность уволиться без последствий, они бы это сделали. Если начинаешь увольняться, но у тебя не получилось, ты попал. Все против тебя: лишают премий, пихают в никому не нужные дела. Не дают жизни. Большинство людей не готовы пойти на такие жертвы, им проще отслужить контракт. 

«Сказал, что я суицидник, и попросился в психушку»

С февраля я все время думал, что могу оказаться на войне. До сентября получалось отговариваться, но командир мне предлагал: «Давай мы тебя отправим в Карабах?» Я говорю: «Нет, для меня любые военные действия неприемлемы». И он мне: «Не смей сказать мне такое, когда в России объявят военное положение. Я тебя выведу за казармы и расстреляю». 

Пару недель меня водили по беседам. Потом они сдались и говорят: «Давай компромисс. Мы тебя будем увольнять где-то полгода, но ты не будешь никому мешать. Будешь сам на себя делать документы, мы тебя переведем в командование части, и там ты будешь помогать человеку, к которому мы тебя приставим». Для меня это был хороший вариант. Я просто офисный работник: сижу, работаю за компьютером, делаю себе документы. По плану я должен был уволиться к концу 2022-го. Но этого не случилось: сентябрь, указ Путина [о мобилизации] — и все. Уволиться уже нельзя. 

Я понял, что меня отправят обратно к начальнику, который угрожал мне расправой. Я решил сказать, что я суицидник, и попроситься в психушку. Договорился с [нужными] людьми. Но мне сразу сказали, что по состоянию здоровья меня никто не уволит, просто потяну время. Я согласился. 

В госпитале я встретил несколько офицеров, которые тоже не хотели служить. Их по возвращении в часть обещали отправить в Украину. Было много мобилизованных, которые не хотели воевать, но их практически сразу отправляли [на фронт]. Все тянули время, но в итоге всех забрали.

Когда я вышел из госпиталя, попросил командира части меня перевести. Поставил ему бутылку, как это принято. Он возмущался, но бутылку взял и перевел меня в другое место. Там я прослужил еще месяца четыре.

«Оставалось только бежать из России»

Все это тянулось до февраля [2023 года]. В феврале начали набирать офицеров для отправки на войну. Я поговорил с теми, кто вернулся из Украины, они сказали, что были пушечным мясом. 

Мне повезло: сперва искали прапорщиков и контрактников, которые согласятся стать офицерами с учетом того, что их отправят на войну. Их вызывали на беседы, уговаривали, но дураков не нашлось. Это дало мне время подготовиться к побегу из России. 

Я понимал: если меня отправят на войну, то заставят убивать людей. И я, скорее всего, оттуда не вернусь. С началом мобилизации всем военным раздали листки на подпись — согласен или не согласен участвовать в СВО. Я просто ушел домой, когда получил этот листок. Пообщался с юристом, мы не нашли никаких выходов из этой ситуации, кроме побега. Как можно что-то планировать, когда государство меняет законы, как хочет? Ты всегда будешь в проигрыше. Единственный вариант — сесть в тюрьму. Отсижу два-три года — тот же контракт. Зато не на войне. Но потом я узнал, что из тюрьмы тоже отправляют в ЧВК «Вагнер». Оставалось только бежать из России. 

Было тяжело. Я понимал, что теперь я преступник. Скорее всего, мне никогда не удастся вернуться. Дезертирство и самовольное оставление части — это статьи без срока давности (формально применим срок давности 10–15 лет, но он отсчитывается с момента окончания преступления: предельного возраста пребывания на службе: 50, 55 и 60 лет для младших офицеров. Верховный суд также разъяснил, что пока человек не сдался следствию, срок давности не исчисляется, поэтому с житейской точки зрения военный прав. — Прим. ред.). Но что мне оставалось? Было страшно, смогу ли я вообще сбежать, потому что военнослужащему не так-то просто перебраться через границу. Что меня ждет за границей? Найду ли я работу? Смогу ли легализоваться?

«Ты ни там, ни там не нужен. Человек вне закона»

Когда принял решение бежать, я нашел организацию «Идите лесом». Пару недель мы готовились к побегу, разрабатывали план, продумывали всё: как отвечать на вопросы на границе, какие вещи с собой брать, как покупать билеты, как пользоваться связью. 

Я живу в Грузии уже пару месяцев. Все время провожу за компьютером, переучиваюсь на программиста, потихонечку начал зарабатывать. Мне нужна большая сумма денег, чтобы куда-то дальше ехать. Грузия тоже небезопасна для меня. 

Страны Европы сейчас рассматривают любого русского как потенциальную угрозу безопасности. А если человек еще и был военным, то есть дезертир, то это более серьезный повод бояться за безопасность. Это тяжело: ты ни там, ни там не нужен. Человек вне закона. Я коплю деньги, чтобы легальными путями перебраться в другую страну и просить убежища. 

Через месяц после моего побега против меня возбудили уголовное дело. Но я не считаю себя предателем. Как можно быть преступником в глазах у преступников? Если бы действительно была война, в которой мы кого-то защищали, может, я и не сбежал бы. Хотя я все равно не сторонник насилия.

Но то, что происходит сейчас — это террористический акт. Просто Путин со своими дружками-бандитами решил приватизировать Украину. Единственное, что я могу делать, чтобы хоть каким-то образом приблизить окончание войны, это рассказывать свою историю. Кого-то это может убедить, например, разорвать отношения с армией. 

«Когда нас отправили на очередную суицидальную задачу, мы себя намеренно покалечили»

Евгений, офицер

«Я думал, что Путин — вор, но не фанатик, чтобы развязать войну»

Я учился в школе-интернате с военным уклоном, что повлияло на мой выбор. В 17 лет решил пойти учиться в военное училище. Переживал, что не смогу поступить в гражданский университет, а после не найду хорошую работу. Связей у меня нет, родители небогатые. А служба в армии — это верный путь чего-то добиться в жизни. Училище я достаточно хорошо закончил. Суммарно мне надо было пробыть в армии 10 лет, но я немного не дослужил. 

Фото: «Важные истории»

Я помню, что было напряжение в отношениях России и Украины, но никто не верил, что будет что-то серьезное. Мы все выезжали на границу с Украиной в формате учений. 10 февраля приехал командующий нашей армией, сказал, что переживать не стоит, войны не будет — просто игра мускулами, маневры вдоль границы. 

Мы успокоились. Генерал, командующий армией, сочинять не будет. Более того, я думал, что Путин — вор, но не фанатик. Войну мог развязать Наполеон, Гитлер, но не он. Он бы мог спокойно сидеть дальше, воровать до конца своей жизни, и все были бы довольны — у нас же такой социальный договор с правительством. Но все перевернулось в течение нескольких дней.

Поняли, что всё будет по-серьезному, когда перед началом марша собрали все бригады. Агитировали, но [говорили] не про нацистов, а о приказе главнокомандующего. Я вспоминаю фразы, которые у нас потом стали шуточными: «Переживать не стоит, все закончится за три дня. Некоторые из вас даже не поймут, что произошло».

«Чем ближе к Киеву, тем все больше и больше разрушения»

Мы поняли, что пересекли границу, когда стали попадаться таблички на украинском. Сразу спросить невозможно — вы же двигаетесь в колонне, едут БТР, прочая техника. В армии так происходит: есть приказ — выполняй, а потом обсуждай. Тебя к этому годами готовят. Тем более, когда мы заходили, войны не было. Все приграничные населенные пункты стояли целые. Но чем ближе к Киеву, тем разрушения были все больше и больше.

Мы заходили с востока между Черниговом и Сумами. Наш путь проходил через Конотоп, севернее Ични, Нежин, и дальше, на восток. Крупные населенные пункты мы обходили, а в небольших останавливались. Дошли до границы Бровар, там были небольшие села, уже оккупированные. 

В мои задачи сначала входила разведка, а потом — сопровождение колонн. Я знал маршруты, куда двигаться. Было достаточно большое количество потерь из-за того, что люди просто заблудились по дороге, не доехали из пункта А в пункт Б. А я с этим справлялся. 

Когда истекли три дня [а победы не случилось], командование ничего не сказало. Главное, каждый день выживать. Солдату не ставят задачу «Ваш взвод должен взять Киев». Ему говорят: «Ты должен сесть за это дерево и смотреть». Офицеру говорят: «Твой рубеж там, ты должен туда доехать». Мы же люди маленькие, нам ставят маленькие задачи. 

«Были люди, которые соглашались стать палачами»

В населенных пунктах нас встречали по-разному. Но чем ближе к Киеву, тем враждебнее. На приграничных территориях люди жили своей жизнью, война не чувствовалась. Мы вроде в Украине, а ничего не происходило. Но чем дальше, тем хуже. И чем дольше шла война, тем хуже становилось. Когда мы были под Киевом, не существовало определенной линии соприкосновения сторон, не было фронта, просто ломились колоннами на столицу, а эти колонны расстреливали, расстреливали и расстреливали. Появлялись партизаны из местного населения. С каждым днем у них было все больше современного оружия, они потихоньку набирались опыта. В этом причина, почему ушли из-под Киева: стало невозможно там находиться. Весь контингент оказался бы в окружении. 

Мы видели, как ловили партизан. Я помню одного человека, которого поймали лично мы. Была засада, нас хорошо обстреляли, но мы смогли выбраться. И когда мы обходили атаковавшую нас группу с фланга, они все разбежались, побросали оружие, и один выбежал прямо на нас. Мы взяли его в плен, отдали эфэсбэшникам. Люди разные, у них разная позиция — кто-то хочет убивать, кто-то нет. Лично моя позиция: если можно взять человека в плен, лучше брать, потому что кто-то из плена вернется живым. 

Я знаю, что были случаи расстрела без суда. Сам я не подходил, не говорил: «Можно я посмотрю?» Были люди, которые соглашались стать палачами. Причем их никто никогда не накажет. Они погибли: я знаю, кто был палачом [из моей бригады], и он погиб. 

У командования была дилемма: в принципе могли пленных не убивать, но девать их было некуда. Мы не могли отвозить их в Россию, а устраивать какие-то места для их содержания никто не хотел. Поэтому их расстреливали. 

Прошло уже достаточно много времени, я не страдаю никакими там ПТСРами, еще чем-то, потому что я начинаю забывать все плохое. Но были моменты, когда мои сослуживцы избивали кого-то, допрашивали. 

Это не первая моя война. Я пять месяцев был в Сирии, но там по сравнению с Украиной детский лагерь. Одно дело воевать с какими-то незаконными вооруженными формированиями, у которых один полуразбитый танк и автомат. И другое дело — с какой-никакой армией, у которой авиация, артиллерия, связь. Тем более, в Украину идут поставки западного вооружения, а российское вооружение критически уступает западным образцам. 

Я не скажу, что прямо видел украинских военных, но по нам стреляли, мы стреляли в ответ. У других ребят были случаи: шли ночью где-то, лицом к лицу столкнулись с украинцами, поговорили, отошли и начали стрелять. Истории для кино, но реальные.

Когда мы уже уходили из-под Киева, несли большие потери, и двое ребят отстали, потерялись. Пошли к местному жителю сдаваться в плен: он их отмыл, накормил. Приехали ВСУ. Прострелили одному ногу и сняли на видео, как оказывают первую помощь, чтобы показать, как помогают взятому в плен раненому русскому. Он на видео говорит: «Спасибо, парни, что не убили». Очень много лично от человека зависит. Война — такое место, где законы уходят на второй план и в итоге важен только человеческий фактор.

Сожженные российские танки в Киевской области (апрель 2022 года)
Сожженные российские танки в Киевской области (апрель 2022 года)
Фото: Zohra Bensemra / Reuters

«Спецоперация по убытию из Украины»

Я пробыл «за лентой» до мая [2022 года]. Ранение. Ну как ранение… Там была целая спецоперация по убытию из Украины. 

Еще до войны я понял, что надо уходить из армии. Сами знаете: люди идут работать в полицию, служить в армию, работать учителями с благой целью. А выходит не так, как хотелось. Многие разочаровываются, я в их числе. 

Тех, кто не согласен с происходящим, на самом деле много. И об этом говорит мобилизация: ведь ее объявили не только чтобы набрать новых людей, но и чтобы не увольнялись контрактники. Контракты стали бессрочными, уволиться нельзя. 

Я планировал уйти, когда закончится контракт — я на тот момент лечился в госпитале, а после хотел взять неиспользованные дни отпуска и уйти с дальнейшим увольнением. Но в сентябре правила игры изменились. 

Мы поняли, что надо любым способом уходить. Из Украины можно уехать либо «двухсотым» (убитым), либо «трехсотым» (раненым). Когда у меня уже осталось мало людей, нас отправили на очередную суицидальную задачу, где мы себя покалечили. Намеренно. 

Это не так просто сделать. Но все знали, что мы находимся в непосредственной близости к украинским позициям, и мы смогли это сделать так, что нам все поверили и ни у кого не возникло вопросов. Мы стреляли друг по другу. 

Дальше эвакуация, госпиталь, реабилитация. За период реабилитации я пытался различными способами не уехать обратно [в Украину]. Не получалось. Я, отчаявшись, ходил на полный чекап в частную клинику за солидную сумму, чтобы полностью меня обследовали. К сожалению, я полностью здоров. 

Меня начала посещать мысль, что проще умереть. По крайней мере, это все закончится. Но я не мечтал умереть в окопе за амбиции одного сумасшедшего человека. Я готов умереть за Россию, защищая ее от врагов, которые нападут на нее. Но я не хочу умирать за бандитов, преступников и воров. 

«Да, я кого-то убил»

Гайки продолжили закручивать. Выхода не было никакого. Сначала я хотел сесть в тюрьму, но тюрьма тоже не выход, потому что в нашей стране и из тюрьмы отправляют [на войну]. 

Я понял, что надо бежать. Сначала я планировал все сам. Был в России, скрывался, но потом наткнулся на команду «Идите лесом» и они помогли выехать. 

Да, кого-то я убил. Я не подходил и не расстреливал человека в упор, но по мне стреляли — я стрелял в ответ. Это война. Я тоже жить хочу. Если бы я, допустим, не стрелял, поднял руки — меня бы застрелили. Но я не мародерил, ни над кем не издевался, не пытал, не казнил. Был случай: машина врезалась в БТР, пострадал человек, который ехал в легковушке. Мы начали оказывать ему помощь. Старший говорит: «Добивайте». Все отказались. Оставили его рядом, чтобы местные забрали.

Я вернулся с войны разбитый, но мне помогли родственники. Все они на моей стороне — и друзья, и родные. Они в России, кто-то хочет переехать, но это очень сложно — из-за финансов, языка, страха, что не смогут адаптироваться. Я, если честно, даже если режим сменится, не особо хочу возвращаться в Россию. Режим сменится, но будет сумасшедший скачок преступности, неконтролируемый поток оружия, большое количество бедных, множество вернувшихся с войны, до которых никому нет дела. И события 90-х покажутся цветочками. 

Что бы я сказал тем, кто сейчас думает заключить контракт? Имейте достаточно мужества для собственного мнения. Не нужно думать, что получится отсидеться в тылу. Ты сидишь, вроде тихо, спокойно — и вот ты умер. 

Если вас отправляют на фронт, нужно действовать решительно и быстро, потому что чем дальше, тем меньше шансов остаться живым или хотя бы целым. Есть организации, которые помогают [выбраться], они помогут финансово и сориентируют. Тем более, мобилизации подлежат молодые парни, мужчины, в расцвете сил — они где угодно найдут работу и смогут на это прожить. Не стоит бояться переезда. Спасти жизнь и пожить жизнью студента лучше, чем умереть. Потом про тебя никто не вспомнит. У нас плюют на ветеранов Великой Отечественной войны. В каких условиях они живут? А ветераны Чечни и Афгана? Что будет с ветеранами войны в Украине? И так всем понятно.

Сообщение об ошибке отправлено. Спасибо!
Мы используем cookie