Мне звонит мать: «Максим, я задыхаюсь, спаси меня»

Операция по спасению из-под завалов жителей дома 118 по Набережной Победы в Днепре закончилась. Погибшими значатся 45 человек, среди них 6 детей. Еще около 25 человек — пропавшие без вести.

«Мама на ощупь клацнула по телефону — и смогла нам позвонить»

Максим Галич. Его дедушка и мама жили на 6-м этаже в квартире 84, они выжили

Мы с женой должны были приехать навестить маму и дедушку, которые жили на Победе. У нас пять дней не было света, мама звала нас к себе. [Накануне прилета] 13 января в 11 вечера мы собрались, стали вызывать такси… Но какое-то нутро подсказало мне, что ехать никуда не нужно. 

Мы утром созвонились с мамой. С утра было предупреждение, что может быть ракетный удар — мы следим за новостями в телеграм-каналах. Тревога закончилась около двух часов дня. За десять минут до удара [который случился около 16 часов] мама разговаривала с моим братом, она в это время обычно ходит гулять на косу [на Днепре], которую прям из окна квартиры видно. Дедушка тоже обычно ходит по субботам гулять, ездит в парк, где организует танцы для пенсионеров. Но почему-то именно в этот день они решили остаться дома.

Мы слышим два взрыва. Самое страшное, что мы уже привыкли к этому, подумали: «Ну, наверное, сбили [ракету]». Но задрожало все, мы очень испугались, поняли, что куда-то прилетело. Спустя минут пять мне звонит мать: «Максим, я задыхаюсь. Спаси меня!» Поверить сначала никто не мог. 

Очень повезло, что мама в момент удара сидела в комнате с телефоном в руках. Когда бахнуло, на нее упал шкаф, накрыл ее — это уберегло от осколков. Мама на ощупь клацнула по телефону — и смогла нам позвонить. А дедушка сидел в своей комнате. У него панорамное окно — ни штор, ничего. Он любит смотреть на косу, на красивый вид. Его всего посекло. 

Когда случается прилет, только спустя часа два-три появляется фотография в сети. Если бы мама не позвонила, они бы там просто задохнулись. Буквально за полчаса на такси доехали до дома, я взял с собой лом. Уже все оцепили, оттуда [со стороны дома] бежали люди, а я, наоборот, побежал к дому. Там уже были полицейские и одна бригада спасателей. Поверить, что кто-то выжил, было невозможно. Девять этажей сложились, как карточный домик. 

Я был уверен, что мама жива — она же нам позвонила. Мой брат попросил полицейских подняться с ним на шестой этаж, два человека согласились. Самое страшное — это когда люди из-под завалов кричат. На пятом этаже начался пожар — и весь угарный дым начал подниматься в квартиру мамы. Она кричит: «Я задыхаюсь». На адреналине они начали разбирать камни, плиты, двери металлические — с соседних квартир они попадали на нашу, заблокировав ее. Два мальчика-полицейских пошли вниз: «Мы ничего тут не можем сделать, пошли ждать спасателей». А мама кричит! 

Каким-то чудом брат успел растащить плиты и сделать щелку, чтобы туда пошел воздух. Они подышали с дедушкой. Очень повезло, что им ничего не ударило по голове, оба остались в сознании. Повезло, что они в этот момент не прятались в коридоре, как они делали каждую тревогу. В итоге брат сумел вытащить маму с дедушкой, подвел их к лестнице, а сам сказал, что не может уйти, пока не спасет кота. Мама в слезах, не понимает, где кот — он член нашей семьи, десять лет, никто не может животное кинуть. Когда пошел дым, он мяукнул и его спасли.

У меня был лом, мы побежали вскрывать квартиры соседей, квартиры в соседних подъездах. Первый час мужики делали все сами, пока спасатели не приехали. Потом мужиков начали организовывать в группки по 10 человек, чтобы они помогали все это сгребать, относить.

Дедушку посадили на бордюр возле единственной на тот момент скорой — он был весь в крови, мы его укутали нашими курточками. Приехали какие-то военные со жгутами, начали его бинтовать, заматывать, а в нем куча стекол торчит — его надо было сразу в больницу увозить. Потом нам какая-то женщина помогла деда увезти в больницу. Деда положили, позашивали. Ему очень тяжело, 87 лет, понятно, что переживать вторую войну никто не хочет. 

В течение нескольких часов приехало нереальное количество людей, развернули городок, буржуйки. Надо отдать должное, наш народ — это что-то с чем-то! Мы ощутили такую поддержку! 

Квартира теперь непригодна для жизни, плиты ходят ходуном. Комнате дедушки — хана; ванной, туалету, прихожей — хана, осталась только дальняя комната. Все улетело. 

Ни в коем случае у нас не было мыслей уезжать. Дедушка всю жить в этой квартире прожил, переехал из Крыма, сначала жил в казармах, потом долго стоял в очереди на квартиру. Он заслуженный инженер, пятнадцать изобретений, на «Южмаше» работал. Потом и кровью заработал эту квартиру. Так же и мама: «Я здесь родилась, я отсюда никуда не уеду». Даже нет мысли в другой город ехать. Мы всегда считали, что Победа — это самый спокойный район, поблизости только Приднепровская ТЭЦ. Ни у кого и мысли не было, что такое может произойти.

Я так скажу: я никому не желаю такое пережить — ни врагу, никому. Самое страшное, что я тут вырос, знаю чуть ли не каждого человека, который погиб. Столько семей переехало из Мариуполя, из Никополя. Это не случайность. Это террор, это политика путинского режима — деморализация населения. Это правда очень бьет по тебе, очень трудно сейчас вернуться в какой-то обычный ритм жизни, продолжить обычную жизнь, когда ты в один момент остался без всего. Эта квартира — наше семейное жилье, мы только две недели назад там праздновали Новый год. И всё — ничего нет. Нет уже сил злиться на этих козлов, которые ответственны за это. 

«Нечего хоронить, ее просто нет»

Даниил Журавский. Его бабушка жила на 4-м этаже в квартире 75, она погибла, тело не нашли

Я увидел в телеграме фотографию горящего дома и сразу же написал дяде Роме: «Не ваш ли это дом?» Дядя прочел сообщение, я успокоился, что они живы. Через 30 минут мне позвонила моя мама вся в слезах, кричит: «Даниил, кто-то умер!» Связь оборвалась — у нас постоянно блэкауты. 

Мы все выходцы из города Торецка под Бахмутом. Спасались от войны. Но война достала и тут. Последний год в Торецке не было газа, воды, отопления, света. Люди у подъездов жарят себе еду. Моей бабушке Лене было 73 года, она сильно болела, но была живенькая, до последнего не хотела уезжать. Выезжали в апреле-мае, уже под обстрелами. В Торецке у Ромы свое производство хлеба, он кормил наших военных. Они все протестанты, вера для них значит много. Уже переехав в Днепр, они постоянно собирали детские вещи для торецких детей, постоянно туда отвозили их. И в этот день [14 января] вся семья поехала на субботнюю службу — и задержалась на полчаса, потому что собирали вещи. Это и спасло им жизнь. 

Бабушка тоже должна была поехать на молитву, но ей с утра стало плохо, поднялось давление. Она осталась дома. За десять минут до того, как прилетела ракета, она позвонила своему сыну Роману и сказала: «Сыночек, мне сегодня открылся Бог, и он сказал, что он меня заберет». Рома сказал: «Да брось, мамочка, все в порядке, все хорошо, у тебя уже скакало когда-то давление». А она сказала: «Нет, это по-настоящему. Я сегодня хочу с тобой попрощаться». Он поговорил пять минут, и как будто [у бабушки] упал телефон… Он положил трубку, перезвонил, но абонент уже был недоступен. 

По предварительным данным, ракета влетела именно в их квартиру между 3-м и 5-м этажом — так сказали спасатели на месте. С 5-го по 7-й этаж — там есть плиты неразрушенные. А то, что между 3-м и 5-м этажом — это просто спрессованный бетон. Какова вероятность, что попадет именно в эту квартиру? Это огромный дом на 18 подъездов. 

Операция по разбору завалов закончилась. Многие тела не нашли. Бабушку тоже не нашли. Наутро [во вторник] было 10 тел неидентифицированных; Рома приехал, посмотрел — бабушки среди них нет. Только полтора часа назад мы узнали, что от бабушки могло ничего не остаться. Есть ноги, руки, пальцы, тело без головы, части кишечника. Все разбросано. Сейчас пострадавшие семьи сдают ДНК-тест. Сказали, что результаты будут через две недели. Нечего хоронить, ее просто нет. 

От квартиры остался только детский самокат — возможно, он вылетел в окно. Это самокат моего племянника. Все, что доставали с 5-го этажа и выше, это спасатели и волонтеры разгребали руками, а этажи ниже — разгребали ковшом, потому что там просто пыль.

Моему папе, своему второму сыну, она тоже позвонила попрощаться до удара. Он не смог взять трубку, потому что сильно болеет. Он очень себя винит сейчас за это. Роман спасается тем, что записывает видео в Facebook, делится памятью о маме — это ему сильно помогает.

У них не осталось вообще ничего. Они всё из Торецка перевезли в новую квартиру в Днепре — все документы, все игрушки, всю теплую одежду. Все завалило — просто голыми остались! Двое маленьких детей, и жена Романа, Лена, сейчас на седьмом месяце. Сейчас их поселили в другую квартиру, люди помогают, привозят одежду. Мы открывали сборы, но дядя отказывается от любой помощи, говорит, что будет передавать другим пострадавшим. 

Мою вторую бабушку в середине декабря сбил микроавтобус — из-за обстрелов России улица была не освещена, водитель ее просто не увидел. Перелом ноги, ключицы, сотрясение. Она выжила. Но что же получается? Россияне пришли убивать «нацистов», но пока убивают только наших бабушек.

«У меня не осталось ненависти для этих уродов»

Сабина Дорош. Ее родители Ольга и Олег жили на 4-м этаже в квартире 43, они выжили

Была тревога. Мы почувствовали взрыв. В нашем доме не было света и связи, у меня сел телефон. До этого мы после каждого взрыва с мамой созванивались — узнать, все ли хорошо. Но в этот день мы друг друга не набрали — ни она, ни я. Я захлопоталась, у меня трехмесячный ребенок. 

Потом моя крестная дозвонилась до моего мужа, она увидела дом моих родителей в новостях. Она знает, как я люблю своих родителей, и она очень бережно повела себя, спросила аккуратно: «Ты звонила маме?» Я говорю: «Нет». «Сабиночка, скорее всего, в дом родителей попала ракета». Я не поверила. Этого не может быть! 

Связь пропала, потому что отключился свет и интернет. Муж позвонил друзьям, которые живут там неподалеку. Они подтвердили, что ракета попала в дом около «Макдональдса». Я поняла, что это дом родителей, но все равно не поверила. Муж сказал, что мы не можем ребенка подвергать риску, и поехал туда один.

Через 30 минут дали свет, начала звонить маме, папе — не смогла дозвониться. Информации на месте не было. Я получила звонок от врача скорой помощи, она сказала, что маму везут в больницу. Мне сказали собрать хоть какие-то вещи для нее, она вся мокрая. А папу на тот момент еще не нашли.

Я примчалась в больницу, мне сказали, что мама в реанимации, к ней нельзя. Я осталась ждать. По моим ощущениям прошло часа два-три. Я видела, что в больницу завозят мужчину, и я в нем узнала папу. Я начала кричать: «Подождите, это мой папа!» Он весь перебинтованный, в крови, его тяжело было узнать. У него был приоткрыт рот — у него такая белоснежная улыбка. Я узнала папу по нижней части лица и по рукам, потому что глаза и все вообще было перемотано. 

Я схватила папу за руку, говорю: «Пап, держись!» Он еле-еле сказал мне: «Доченька, все хорошо». Врачи оторвали меня от него и повезли в реанимацию.

Психологическое состояние у мамы в первый день было тяжелое. Я пришла к ней после операции — левая сторона лица вся сшита. А до папы не пустили. Первая ночь для него была решающая, потому что он не мог самостоятельно дышать. Врачи сказали, что не могут ничего сказать, пока он не начнет сам дышать. Ему сделали переливание крови. Утром 15 января он начал дышать, он все еще в тяжелом состоянии, но хотя бы может говорить.

Мама лежит на 8-м этаже, папа на 1-м — они друг другу уже позвонили по телефону. Они поддерживают друг друга, за себя не переживают. 

Я у мамы аккуратно спрашивала, что осталось от квартиры. Кажется, ничего. В подъезд сейчас не зайдешь никак.

Я до этого всегда была спокойна, старалась оптимистично смотреть на ситуацию. На днях собиралась со своим малышом к родителям в гости — мы тоже могли оказаться там [в момент прилета ракеты]. Первое чувство — что это какой-то сон, я скоро проснусь, все будет хорошо, и жизнь будет как раньше.

Тяжело было не знать, выживут или не выживут твои родители. Они мне очень близки, они очень много для меня сделали. Сейчас я набралась сил, чтобы поддерживать маму и папу, чтобы они были в максимальном комфорте, когда выйдут из больницы. 

Папа такой ремонт в этой квартире сделал, это квартира — душа. Все важные события происходили в этой квартире, это был такой домашний очаг. Мы всегда собирались за столом всей семьей. Очень больно, что ничего не осталось. 

Я узнала, что беременна 22 февраля. Ребенок дал мне сил, что я не одна, что надо себя держать в руках. Родила в октябре. Когда мы спускались в родзал, был взрыв. У меня уже были схватки, я не смогла спуститься в бомбоубежище. 

Мысли уехать были, но я очень люблю свою страну, свой город. Мне тяжело находиться не дома. Я тут прожила всю беременность; сначала было совсем страшно, потом мы привыкли. Это ужасно осознавать, что привыкаешь. Вы знаете, у меня только сейчас появилось желание уехать. У меня сейчас страх от каждой тревоги — мне хочется плакать. Но я не уеду: я не оставлю родителей своих, это моя ответственность. И как можно уехать отсюда, от этих лучших людей, которые так помогают?

У меня не осталось ненависти для этих уродов. Я понимаю, что это не первый и не последний дом, который эти твари уничтожат. Они просто хотят нас сломать, но мы не сдадимся. Я верю, что им это не удастся. Утрата близких людей — это самое страшное в жизни. Но мы все равно продолжим бороться.