Война в Украине идет четвертый месяц. И чуть ли не каждый день становится известно о новых преступлениях российских военных. Больше всего пострадали территории под оккупацией. Среди них оказалось и село Богдановка Броварского района, это в нескольких десятках километров к северо-востоку от Киева, — российские войска занимали его в марте почти месяц. Журналисты писали о трех убийствах и двух изнасилованиях, произошедших здесь, но это не все преступления российских военных — правозащитники их фиксируют до сих пор. Корреспондент «Важных историй» побывал с ними в освобожденном селе и узнал у местных жителей, что они пережили во время оккупации.
«Стою, крещусь, говорю: „Что тебе нужно?“»
Цветущие деревья, аккуратные клумбы, добротные дома c черепичными крышами и небольшая церковь с блестящими куполами — в селе Богдановка было уютно. Сюда к Ольге Бобко, живущей с сыном, невесткой и внуком, перебралась сестра из Донецкой области — она надеялась, что война ее больше не достанет.
8 марта по главной сельской улице Богдана Хмельницкого, где живут Бобко, поехала российская бронетехника. Ольга насчитала 87 машин. «Мы сидели все в хате, тряслись. Боялись, трусились, когда начали обстреливать», — вспоминает она.
Через четыре дня не стало света и газа. Когда стихали обстрелы, Ольга выходила кормить оставленных соседями «кроликов, собачек и котиков». Навещала лежачего 90-летнего соседа. Его детей, которые уехали еще до войны и вернулись, чтобы забрать отца, не пропустили на блокпосту. Он умер, так их и не дождавшись. Ольга похоронила его во дворе.
«Однажды я вышла, а перед домом стоит танк. Дуло на меня направлено. Я стою, крещусь, руки сложила, говорю: „Что тебе нужно?“ Внутри не слышно, но они поняли, что я говорю. Плачу. Он [танкист] мне рукой махнул — уходи. Я зашла за хату, а он развернулся и уехал», — рассказывает Ольга.
По ее словам, российские военные чувствовали себя как дома: когда было тепло, раздевались до маек и играли в футбол или подтягивались на турниках. И только заметив, что за ними наблюдают, тушевались. Ольга старалась следить за всем: как они закапывали и пытались укрыть за деревьями в соседнем дворе танк, как завозили оружие, как сгружали боеприпасы в свежеотремонтированном детском саду.
«Когда военные отходили, [боеприпасы в детском саду] начали взрывать. Это было что-то страшное! Полтора суток они рвались. Мы в погребе сидели. Все тряслось и гремело. Мы плакали, а потом петь начали», — вспоминает Ольга.
На воротах ее дома надпись «Проверено, мир», которую наносили после проверки российские солдаты, и желтые кружки — их ставили украинские саперы после разминирования.
«Люди живут богато — им было что брать»
Пенсионерка Людмила Стоян выжила чудом. Она встречает нас у низенькой калитки. На ней белый платок и теплая безрукавка — женщина много работает в своем цветнике и огороде. Ее дом обставлен в этническом стиле: старинная мебель, расписные украинские тарелки, горшки, венки из колосьев и сухих цветов, рушники, скатерти, салфетки.
26 марта Людмила планировала встать пораньше, чтобы поработать в саду. Но не вышло: слишком устала. Это, верит она, ее уберег бог. «Внезапно над головой прогремел гром. Я вижу, что окно нашей комнаты трескается. Рамы тоже треснули. Пять окон — и все надо теперь менять», — рассказывает она про попавший в огород снаряд.
Ударная волна была такой силы, что прогнулась крыша дома: шесть стропил треснули, обшивка и утеплитель торчат. «Если бы я, как и планировала, рано утром вышла поработать в сад, то осколки полетели бы в меня. Летел кирпич, бетон, обломки сарая, забора, железо… Сложно было бы потом опознать. Я тут собрала стекла в цветнике — целое корыто», — показывает Людмила. После этого во время обстрелов у нее начинались панические атаки.
9 марта, на следующий день после захвата села, российские военные стали обходить дома. Спрашивали, знают ли они с мужем вооруженных людей, есть ли у них оружие и — мешки: «Честно сказать, я им сбрехала: сказала, что нет. Хотя у нас были мешки». Сначала Людмила не поняла, зачем они солдатам.
10 марта прогремел взрыв: украинские войска уничтожили штаб россиян неподалеку. По словам Людмилы, это военных разозлило: они начали вламываться в пустые дома богдановцев группами по 12–15 человек и грабить их.
«Люди живут богато — им было что брать. Они отслеживали, как только кто-то уезжал в эвакуацию — сразу заходили и грабили. И люди порой уже оставляли открытые дома, когда уезжали, чтобы орки не ломали дверь. Но у нас ничего не взяли. У нас на стене дома было написано „Проверено“. Первые [проверяющие] нам сказали это написать, чтобы другие не зашли».
Больше месяца Людмила и ее муж жили без света и почти месяц без газа. С водой повезло: был ручной насос. Еды тоже хватало: муж Людмилы ждал войны и сделал запасы. Потом супруги эвакуировались. Выехать удалось не всем желающим, вспоминает Людмила: «Кого-то разворачивали, а кого-то и расстреливали».
«Мы остались живы, но не потому, что они были к нам добры, а потому что нас господь уберег, — повторяет Людмила. — Я хочу, чтобы они [российские военные] были наказаны в законном порядке. Это меньшее, что можно сделать для Украины».
«Иду с полными ведрами, солдат стрелять начал»
«Я такая истеричка, я точно буду плакать», — предупреждает Мальвина Гнуча. Вместе с мужем и 11-летней дочкой они арендуют часть дома на улице Богдана Хмельницкого. На их участке уютно: много деревьев, детские качели, лавочка.
В саду пьют чай. А во дворе — большая яма, которую выкопали под танк российские солдаты. Рядом блиндаж и небольшой окоп — за домом большое поле, хорошо видно округу. Через огород виднеется тот самый взорванный детский сад. Яркая красно-зелено-желтая детская площадка стоит на фоне остова сгоревшего здания.
Мальвина страдает диабетом, а в начале марта еще и простуду подхватила. 8 марта она четыре часа стояла в очереди в аптеку за антибиотиками (из-за войны начались перебои с поставками лекарств), когда ей позвонили знакомые и предупредили, что в село идет колонна танков. Все кинулись бежать кто куда. Из дома Мальвина насчитала 90 машин с написанными белой краской литерами Z и O.
«Семьдесят машин прошли в соседнее село, Великую Дымерку, но вскоре вернулись. Обстрелы усилились. Они стали прятаться в населенных кварталах. Заехали к соседям в огород, в сад. К нам тоже вломились. Закопали танк у нас во дворе. Говорят: „Идите, закройте калитку, будут ходить ваши нацисты и у вас будут проблемы, но мы вас защитим, не переживайте“. Так хочется сказать: „Нас не нужно ни от кого защищать“ — но не решаешься», — вспоминает Мальвина.
У ворот поставили ТОС — тяжелую огнеметную систему «Солнцепек», из которой стреляли в сторону Великой Дымерки.
На третий день оккупации Мальвина увидела, как российские военные везут на двух танках трупы в больших черных мешках.
Мальвина с дочерью, мужем и пожилой хозяйкой дома спали на полу. Командир танка тоже спал у них в доме в спальном мешке: было очень холодно, поскольку перебили газовую трубу. Когда он узнал, что она больна, принес лекарства — «вроде как позаботился».
Солдаты разграбили соседний дом: «Диваны сюда во двор приволокли и на них спали, свой танк сторожили. У нас из дома вытащили кресла, поставили во дворе. На них тоже спали. Расстреляли наш телевизор». Во время обстрелов солдаты спускались с ними в погреб.
12 марта приехали другие военные — на светло-коричневых БМП без гусениц, на колесах — и сломали забор. Мальвина хотела спросить: «Что вы делаете, почему ломаете ворота?» Но посмотрела им в глаза и осеклась, ушла в дом.
Она слышала от других, что женщин насилуют и избивают, и переживала за дочь, которая выглядит старше своих лет: «Очень благодарна богу, что они ее не тронули. Они жили тут у нас. Шесть-восемь солдат одновременно здесь находились. Мы им ничего не говорили. Сидели дома, выходили только за водой. Спрашивали: „Можно выйти?“ Один раз я вышла, иду с полными ведрами, солдат в меня стрелять начал. Бросила, побежала в дом. Прямо во дворе стоял и стрелял».
Мальвина говорит, что солдаты постоянно были пьяны: разграбили местные магазины. «Они постоянно пили водку, и, видимо, еще какие-то наркотики у них с собой были. Мой муж просил их ставить автоматы на предохранитель, чтобы не выстрелить случайно. Они пьяные засыпали и нечаянно стреляли, попадали сами в себя: пьяный солдат, когда встать не может, на автомат опирается — автомат стреляет». Раненых отвозили в школу, там устроили госпиталь.
Во время обходов Мальвине удалось спрятать телефон. Благодаря этому она узнала, что будет гуманитарный коридор. Они собирались, ожидая, что их никто не выпустит: «Россияне нами прикрылись — детьми и женщинами. Когда ехали автобусы эвакуировать, они выезжали на трассу и стреляли. Автобусы разворачивались и уезжали, водители не хотели рисковать жизнью. Мы думали, что нас по дороге застрелят. По правой стороне едем, а они пьяные по левой газуют на БМП, БТР. Но в автобусы [когда мы ехали] не стреляли».
Семья выехала в западную Украину. Когда вернулись, в доме была куча мусора и чужих вещей. «Тащили ворованное из чужих домов. Ворованные телевизоры расстреливали, которые не смогли засунуть в танк и увезти. Спали на наших кроватях и диванах. Обоссали, простите, там, обрыгали всё. Сколько здесь было бутылок из-под алкоголя! И наркотики… Они же неадекватные. В нормальном состоянии разве человек станет такое делать? Пожалуйста, опубликуйте всё это. Все должны знать, что у нас тут происходило. У меня много родственников в России, которые мне не верят».
«Танк подъехал, навел дуло, выстрелил»
На клумбах во дворе сельской школы на Богдана Хмельницкого, 148, расцвели красные тюльпаны.
Белый бордюр, зеленая трава и красные цветы выглядят странно у сгоревшей школы. Хотя корпус уцелел, окна зияют чернотой. Рядом стоят расстрелянные и сгоревшие школьные автобусы.
За школой — покореженная российская бронетехника, во дворе — недовезенные трофеи мародеров: стиральные машины, велосипеды.
Незадолго до войны в школе сделали ремонт, учителям купили ноутбуки, в каждом классе был телевизор. После оккупации пропала вся техника, рассказывает директриса Людмила Дейко. Удалось спасти только шесть ноутбуков, которые педагоги забрали домой, чтобы поработать. Из тех компьютеров, которые мародеры не забрали, вытащили ценные детали.
Что школа занята российскими военными, Дейко узнала от соседей. «В кабинете медсестры они оперировали раненых. Людям говорили: „Не переживайте, в школе порядок, там наши раненые и убитые“. А 29 марта они тут всё спалили перед уходом из села. Школа начала гореть с разных сторон. Детский сад тоже подожгли: танк подъехал, навел дуло, выстрелил, и садик начал взрываться».
Мы заходим внутрь сгоревшей школы и осторожно идем по осколкам стекла и кирпича. Везде разгром, в стенах кое-где — дыры от снарядов. В местах, где военные ночевали, к запаху гари примешивается тяжелая вонь. Под ногами встречаются игрушечные деньги: купюры в пятьдесят, сто и двести гривен. «Это наборы для уроков математики, для развития математической грамотности, — комментирует Дейко. — Всего было двадцать таких. Их раскидали по всей школе. Может, думали, что это настоящие деньги, а потом поняли, что это просто бумажки?»
В кабинете информатики выгорел только один угол. Темно — окна, как и в других классах, заложены мешками с песком. В углу сдвинутые стулья, на них грязный матрас. Посередине кабинета — парты, сдвинутые в длинный стол, на нем пустые бутылки. Они стоят и на полу, и под партами, и даже на лестнице ими завален целый пролет.
На доске нарисованы Микки Маус, череп с надетым на него клоунским колпаком и коса смерти. На полу — бинты и пачки таблеток, камуфляжные куртки, штаны и обувь, мертвая птица, игральные карты, на стене надпись «Россия». Рядом: «Непобедимый русский дух» и дата «29.03.2022». Кажется, оккупанты вели календарь, последняя дата в котором — 30 марта.
Когда село освободили, возле школы нашли тело человека в черном пакете. Был это местный житель или российский военный, установить не смогли.
Власти решили школу ремонтировать, а детский сад снести.
«Мы боимся разбирать завалы»
Улица Богдана Хмельницкого, по которой продвигались российские колонны, тянется через всё село. В глаза бросаются разрушенные и сожженные магазины. В уцелевшем маленьком хлебном ларьке — темноволосая продавщица в черных джинсах и безрукавке. Ее зовут Людмила Хилько и она была здесь всё время оккупации вместе с детьми и внуками. «И ведь была возможность уехать! Но мы думали, пронесет», — со слезами говорит женщина.
11 марта она услышала грохот: российские военные въехали во двор ее дома на краю Богдановки прямо на танке, сломав ворота. «Молодые, лет по двадцать, хлопцы. Им чем меньше пространства во дворе, тем лучше было: они уже усвоили, что наши войска не будут бить по мирному населению, — рассказывает она. — Как их увидела, я выскочила на улицу. Плачу, прошу: „Не стреляйте, у нас детки маленькие в хате, бабушка старенькая, 86 лет“. На тот момент еще жива была моя свекровь. А они говорят: „Не плачьте, не бойтесь, мы никого убивать не будем. Мы не выстрелим, если по нам не будут стрелять“».
Военные зашли в дом, проверили, нет ли оружия, потребовали вытащить сим-карты из телефонов и велели никуда не ходить и не выезжать на машине.
Шли бои, и село было под постоянными обстрелами. Когда повредили газопровод, загудела земля, вспоминает Людмила. «Мы спрятались в погреб, ждали взрыва, думали, что это звук приближения новой колонны танков. Потом докумекали, что это газ горит. Ужасный звук». Чтобы помыть бабушку и детей, она просила солдат, живущих напротив, набрать воды.
13 марта пришли другие российские военные: старше возрастом и званием. «Лет по сорок, очень злые. На вопросы не отвечали. Один встал в дверях. Зять был во дворе, его завели в хату. Они не рылись, ничего не искали. Быстро вышли назад. Потом вывели его». Через минуту снова забежал военный — забрал телефоны, незаряженные и без сим-карт. Дочь Людмилы плакала: «Где муж?» Ей сказали: «Проверим и отпустим».
Семья ищет его до сих пор. Его нет ни в плену, ни среди убитых. «Хорошее в голову уже не лезет, столько времени прошло», — признается Людмила.
Зять, Вячеслав Василенко, был сотрудником местной полиции. Родные думают, что его сдал один из местных, сотрудничавший с оккупантами: он указывал, кто в полиции, кто военный. «Тут возле школы есть два разрушенных дома. Там держали пленных, пытали и били. Мы боимся разбирать завалы: вдруг тела похищенных там?» — говорит Людмила.
Она показывает на телефоне пост своей дочери в фейсбуке с фотографией зятя о его поиске. Его удалось опубликовать только в середине мая, когда вернули интернет. «Мальчик, мой внук четырех лет, звонит богу по игрушечному телефону, просит: „Бог, верни мне папу“, — плачет Людмила. — Когда Славика забрали, на следующий день мы слышали выстрелы из автомата. Может, это его расстреляли. Может, закопанный лежит».