Как я здесь оказался
Семьдесят два часа в соцсетях — и я понял, что, если не займусь делом, то просто сойду с ума. Переклички с друзьями и родственниками в Украине не спасают. Пытаешься помогать — искать тех, кто готов взять попутчика из Киева, Николаева или Херсона, с умным видом смотришь на карту: заправки, крупные военные объекты, сельские дороги. После каждого звонка возвращаешься к телеге. На третий день пообещал себе не брать в руки телефон во время ночного сна. Сна нет; слово, данное самому себе, не держу. Работать или воспринимать информацию не по теме стало практически невозможно; я попробовал — не выходит.
Я позвонил своему «человеку из Кемерова» в Тель-Авив, и попросил денег на медицину. Незамедлительно получил деньги, и с ними какой-то смысл жизни на ближайшие недели: надо закупить то, что действительно необходимо, и как можно быстрее доставить груз. Опыта — ноль.
Нью-Йорк—Амстердам—Варшава—Гданьск. Пока собирался и летел, стал разбираться, что к чему. Шесть человек за день прислали одинаковое сообщение, в котором говорилось, что СРОЧНО!!! нужно 20 бронежилетов, касок и жгутов. Появилось инстинктивное желание переслать это дальше всем знакомым. Сдержался.
Потихоньку стало доходить, что же на самом деле нужно делать — создавать собственные логистические цепочки: где купить, на какое юрлицо (если большой объем), на какой склад отправить в Европе, на какую фуру загрузить, с какими документами и на кого отправить во Львов, кто примет во Львове, и на каких машинах развезет по стране, и кому именно.
Когда увидел задачу целиком, первый раз смог спокойно заснуть и ничего не снилось.
Я не один
Голландские друзья дали телефон айтишника из Утрехта, который решил бросить все силы на помощь Украине — нашел пустые фуры в Европе, друзей во Львове и уже отправил первый грузовик на восток. Договорились работать вместе. За это время мы уже нашли нужные вещи в Израиле, Польше, Голландии и Турции, грузы были в пути на голландский склад.
Позвонила подруга из Берлина и дала телефон поляка Яромира из Гданьска. Говорит: они сейчас организованно возят гуманитарку в Украину. Я представил себе серьезную компанию, людей с опытом работы в горячих точках, фуры и склады. Оказался тоже программист, ни друзей, ни родственников в Украине; проснулся человек утром, позвонил на работу, взял месяц отпуска за свой счет.
Лекарства, особенно сильные обезболивающие, отпускают по рецепту. Яромир нашел польских врачей, которые согласились помочь: они сами выписывали рецепты и сами на свои деньги брали лекарства. Я спросил, могут ли они купить больше, и пообещал отдать деньги, как долечу. Под честное слово человека, которого они никогда в жизни не видели, поляки купили лекарств на 30 тысяч евро, рискуя потерять право на профессию.
На польской границе
На приграничной польской станции Пшемышль тысячи людей. Пробираясь к поезду сквозь толпу, слышишь русское «спасибо вам большое» в адрес польских волонтеров и медиков. Украинское «дякую» раздается куда реже. Русскоязычное население востока и центра Украины бежит от своих «освободителей». Вы видели когда-нибудь глаза солдата, выжившего в бою, или гражданского, уцелевшего под бомбежками? Этот взгляд тут у каждой второй женщины и у большинства детей.
В неотапливаемой электричке Пшемышль—Львов человек десять на весь состав едут в Украину.
Женщина лет сорока пытается не заплакать. Даю ей сигарету и слушаю ее историю. Давно работает в Польше, мама-инвалид и 16-летняя дочь живут в Вышгороде под Киевом. Дочь спускается в подвал на время бомбежек, бабушка отказывается. Алевтина едет их забирать оттуда. Уже сутки она не была с ними на связи и все время проверяет телефон.
Другой попутчик — парень из польского иностранного легиона. С его слов, уже около тысячи польских военных поехали добровольцами на украино-российский фронт.
Выходим покурить в тамбур. Только затянулись — заходят украинские пограничники — много, и с оружием. С вас штраф, говорят, и ржут. Внимательно проверяют документы, вещи, благодарят за помощь, а мы не спеша докуриваем. Спешить незачем: сто километров от границы до Львова занимают три часа. Навстречу несутся поезда с беженцами.
Как живет Львов
Времени около одиннадцати, а с десяти в городе комендантский час. Ни меня, ни поляков никто не встречает. У вокзала дежурят полицейские и волонтеры, посмотрели на польский и американский паспорта — заулыбались. Для меня места у волонтеров не нашлось. Полицейский остановил первую попавшуюся машину и в приказном порядке велел довезти меня до адреса.
Львов производит сюрреалистическое впечатление. Открыты рестораны, полиция эвакуирует машины за парковку в неположенном месте, в музеях — выставки. Пару раз за сутки сирены. Кто-то продолжает есть суп в ресторане, кто-то, сгребая в охапку детей, бежит в безопасное место. Памятники архитектуры закрыты мешками с песком и замотаны.
Кафе переполнены — сразу место и не найдешь. Переехавшие из Харькова, Киева, Житомира, Мариуполя пытаются найти себе применение. Сотни здоровых мужиков маются от безделья. Идут в военкомат, но ни срочки, ни военной специальности у них нет — поэтому их ставят на учет, но в армию не берут.
Жилье найти почти невозможно — только вписки у знакомых. Квартиры передаются из рук в руки. Кто-то держит цены на довоенном уровне, кто-то пытается заработать по максимуму. Позвонила близкая подруга из Киева, с которой мы на связи все эти дни; она организовала волонтерскую работу невиданного для одного человека масштаба. Говорит: «Доставить пять фур медицины за неделю — это класс. Но если сам привезешь мне в Киев внутрикостники (системы внутрикостного доступа. — Прим. ред.) для тяжелораненых, рожу от тебя ребенка». Похоже, придется теперь ехать, израильские внутрикостники уже на границе.
Что рассказывают близкие
Из Харькова. Первые десять дней войны мои бизнес-партнеры из Харькова провели в метро. За это время разбомбили их офис, который находился в самом центре города, в одном квартале от главной улицы города — Сумской. По меркам Москвы, это Камергерский переулок, или Рубинштейна для Петербурга. Все эти дни они пытались атаковать сайты российских государственных структур, аккаунты провластных блоггеров и создавать материалы, которые рассказывают о происходящем в Украине. Сейчас они уже на западной Украине, пытаются продолжать работать и параллельно уделять время для войны на айти-фронте. Их родители в Мариуполе и Краматорске, связи с ними нет уже неделю.
Из Киева. Друзья-журналисты с двухлетним сыном в первые дни войны уехали на северо-запад, под Ирпень, в частный дом. Через несколько дней связь с ними пропала. Когда вновь появилась, ответ на очевидный вопрос был короткий: пиздец. Спустя 12 дней ада они смогли прорваться в Житомир и рассказать, как на улицах их поселка все дни шел тяжелый бой, как на соседний дом упали обломки российского самолета и в их доме выбило все стекла. Как четыре дня они пытались выйти, а российские солдаты очередями загоняли их обратно на участок.
Из Одессы. Там находится мой 16-летний племянник. На вопрос, как дела, отвечает уверенно: на Молдаванке все тихо, за Аркадию сказать не может. Всех еврейских детей вывезли в Молдову, а он отказался — остался с лежачей бабушкой. Для него это вторая война за восемь лет, первый раз они бежали от русского мира из Луганска в 2014 году. Спустя пару дней настроение у него сильно хуже: «Ночью сирены, не могу уснуть. А так тихо. Правда, страшно смотреть, что с Харьковом происходит. Учу математику каждый день, но ЗНО (украинский ЕГЭ. — Прим. ред.) могут отменить, а я тебе пообещал сдать. Когда закончится война, как ты думаешь?»
