Земщина и опричнина. Владимира Путина следует признать наследником Ивана Грозного

Система РФ как ярлык на великое княжение

У [политолога Глеба] Павловского определяющим свойством «системы РФ» является следующее: «Система РФ представляет собой поток суверенной власти, делегируемой вне законных процедур. Бюрократическая логика ясно очерченных полномочий застопорила бы этот поток. Но их нет. Делегируется именно экстраординарная безраздельная власть».

Мы хорошо знаем такой тип правления — он свойственен ранним империям. Это нечто вроде русского ярлыка на княжение, происходящего, возможно, от золотой пайцзы китайцев, перенятой монголами. Сложность коммуникации в таких империях между центром и периферией (три года скачи — не доскачешь) и непредсказуемость ситуаций, в которых оказывались представители верховной власти, приводили к тому, что их полномочия были исключительными, они представляли всю полноту императорской власти на определенной территории и в определенное время, были «самим императором здесь и сейчас». Это система правления до возникновения регулярного государства, когда нет не только разделения властей и системы административного права, но и регулярной бюрократии с разделением полномочий.

Впрочем, такая система может существовать и рядом с более или менее регулярной, хотя отношения их небезоблачны. Россия прекрасно знакома с этой ситуацией — это опричнина Ивана Грозного. «Мы сегодня, мне кажется, не понимаем, — пишет Владислав Иноземцев, — в какой степени даже нынешнее российское государство представляет собой чуть ли не слепок с опричнины XVI века: с царской дружиной, с частными армиями, шутовскими преемниками и, что самое важное, с, по сути, огороженными территориями, на которых добываются природные ресурсы, и практически экстерриториальными путями их вывоза из страны». Вообще-то, Владислав Иноземцев преувеличивает степень нашего непонимания — трактовка современной российской власти как опричнины (правда, более в метафорическом, чем в буквальном смысле) популярна начиная с антиутопии Владимира Сорокина «День опричника», опубликованной в 2006 году.

Система РФ Павловского — это местами невероятно точное, местами несколько поэтичное исследование морфологии современной русской опричнины. Меня тут смущает только тотальность. Павловский был бы со мной совсем не согласен, он считал, что система РФ — это и есть современное русское государство целиком: она включает в себя не только всю власть, но и «социум власти», то есть всю структуру общественных отношений, которые существуют в России. Но мне кажется, что это упрощение ситуации. Я считаю, что, если есть опричнина, должна быть и земщина.

Обычно опричнина опознается русским обществом по скандальным последствиям действий обладателей золотой пайцзы — как в решении (предположительно, Юрия Трутнева) сместить и арестовать губернатора Сергея Фургала в 2020 году. Когда в ответ Хабаровск встает на дыбы, это трудно не заметить. Однако практика государственной жизни состоит не только из скандалов, скорее наоборот. Я бы сказал, что все проекты изменений (за исключением московских) инициируются в опричнине — в президентской администрации. В тех случаях, когда это местные губернаторские инициативы, губернатор обращается к дружественному представителю администрации президента, с которым связан отношениями клиентелы, и тот берет на себя курирование проекта, так что он все равно мыслится как исходящий из АП. Далее проект доводится (чаще с участием конкурирующих групп консультантов) до стадии «видения» — документа, отвечающего на вопросы, что будет сделано, какие проблемы решаются, каков бюджет и какие сроки. На этом жизнь проекта в опричнине заканчивается.

Он попадает к территориальным и отраслевым бюрократам, и тут никакого делегирования власти по вертикали нет и в помине. Каждый действует строго в соответствии со своими полномочиями, требует скрупулезного соблюдения всех законов, норм, правил и инструкций, позволяющего ему тянуть одеяло на себя, насыщать проект своей повесткой и ужимать конкурентов. Это бесконечный административный рынок и внутригосударственная конкуренция, которая невозможна в формате опричнины. Согласование может тянуться годами. Конечно, в какой-то момент может появиться опричник и резко продвинуть проект вперед, но обычно бюрократия находит способы вернуть его в регулярное русло согласований и утверждений.

Существуют проекты, которые проходят мимо всей этой машины, но именно что мимо, опричь. И происходит это довольно нетривиально.

Возьмем мятеж ЧВК «Вагнер» 23–24 июня 2023 года, который не столько потряс основы государства, сколько их обнажил. Что мы увидели? ЧВК «Вагнер» в своем максимальном составе в момент битвы за Бахмут — это более или менее 50 тысяч человек, то есть две-три дивизии. С высоким уровнем подготовки и вооружением вплоть до самолетов и танков. Расходы по их снабжению и вооружению покрывались Министерством обороны РФ. Половина состава этих дивизий — офицеры российской армии, а половина — заключенные, освобожденные российским государством именно под службу в этих войсках. Они выполняли основные задачи по российскому наступлению в Украине зимой 2023 года. И по уровню материального довольствия, и по уровню задач, которые решали эти люди, — это гвардейские части. Однако это не армия РФ. С юридической точки зрения это вообще неясно что. «ЧВК “Вагнер“ не существует! — воскликнул Владимир Путин. — У нас же нет закона о частных военных организациях! Просто не существует!» Это цитата из интервью Путина по итогам мятежа. <...> Поразимся институциональному дизайну российской войны. <...> Гвардией является армия, которой «не существует». <...>

[То есть] при вооруженных силах создается институт вне юридического поля. Это происходит по замыслу или с одобрения главы государства, который, видимо, считает, что таким образом можно повысить эффективность. Сама необходимость создания такой параллельной армии и в столь авантюрном институциональном дизайне показывает, что Владимиру Путину кроме армии вообще нужна армия опричь.

Любое экономическое описание России включает анализ промышленности, сельского хозяйства, образования, медицины, социальной сферы, культуры, инженерной и транспортной инфраструктуры. Так вот — всё это, на мой взгляд, земщина. Все отраслевые министерства, службы, агентства и фонды, все территориальное управление и территориальные представительные органы и система судопроизводства, госкорпорации — это все управление земщиной. Как показывает кейс ЧВК «Вагнер», армия в опричнину не входит, хотя очень стремится. Полагаю, примерно та же ситуация с оставшимися силовыми ведомствами — МВД, МЧС, Нацгвардией, ФСИН. Разумеется, их руководство — бояре царя, но все они действуют по принципам регулярного государства; основной принцип организации опричнины — делегирование исключительной власти вниз по вертикали — здесь не соблюдается. Разумеется, если они не преследуют личных врагов опричников (кейсы Алексея Навального или Владимира Кара-Мурзы).

Земщина безгранична, а опричнина компактна. К ней относятся администрация президента, ФСБ, ФСО, служба внешней разведки и МИД. Туда же относятся Госдума и Совет Федерации — будучи представителями народа, они изображают в ней аплодирующий народ РФ. Кроме этого, в опричнину входят федеральные СМИ. Экономика опричнины — это не только госбюджет, хотя положенные деньги из бюджета на свое содержание она получает, средства на проекты она черпает и из других источников. Это прежде всего компании по добыче полезных ископаемых, а также иные компании «друзей Путина» — круга силовых олигархов.

Особенность опричнины в том, что она может вмешиваться в дела земщины и инициировать там свои проекты. <...>

Земщина не лучше опричнины

Иноземцеву принадлежит блестящее, как мне кажется, объяснение коррупции в современной России (он исходит из того, что «оценки общего коррупционного дохода достигают 25–48% от официальных значений отечественного ВВП»): коррупция — это обмен между рыночной и нерыночной экономическими системами, без которого они не могут существовать. Однако меня в данном контексте интересует не столько проблема коррупции, сколько характеристики нерыночного [государственного] сектора — 70% ВВП. Добавим к этому, что треть бюджета России тратится на социальные нужды и 60 млн человек из 140 млн населения получают свои доходы напрямую из бюджета (включая 40 млн пенсионеров). То есть перед нами гигантская хозяйственная система, которой необходимо управлять, и, поскольку предмет управления принципиально не отличается от советского хозяйства, особых резонов менять систему управления не было — она эволюционировала, но в основе осталась той же. Это регулярная советская бюрократия.

При анализе катастрофы государства Ивана Грозного земщину принято противопоставлять опричнине как некое позитивное начало, но и тогда, и теперь иллюзии в отношении земщины мало обоснованны. Разумеется, сегодня это бюрократия, и позитивные свойства бюрократии — образование, рациональность, закономерность — при ней. Так или иначе, менеджмент гигантской хозяйственной системы она осуществляет. С другой стороны, это, во-первых, русская, во-вторых, постсоветская, и в-третьих, бюрократия, — три эти родовых пятна тоже при ней. Как бюрократия она стоит на позициях презрения к населению, неспособному к организованному поведению и позитивным действиям в силу отсутствия компетенций. Хотя по типу действий это регулярная новоевропейская бюрократия в смысле Макса Вебера, по своему положению в обществе она стремится к статусу особого сословия в структуре государства, характерного для России XVII–XIX веков с исключительными привилегиями в области права и доходов, и достигает его. Как русская бюрократия она живет системой кормлений, ее доходы строятся не только и не столько на выплатах из бюджета, сколько на получении мзды от податного населения, — и это устойчивая конструкция централизованной русской власти с XVI века. В этой области сегодня ее основное занятие — совершенствование регуляции любой деятельности таким образом, чтобы нарушение регламентов позволяло максимизировать мзду. Наконец, как постсоветская бюрократия она занята специфической экономической деятельностью, основанной на развитии советского административного рынка в реальной рыночной среде. Эта деятельность воплощается в хозяйственных проектах, <...> позволяющих производить обмен между рыночной и нерыночной частью экономик, и в создании прибюрократических частных фирм, которые этот обмен осуществляют.

Разумеется, это очень общий взгляд и тут много проблем. Можно по-разному отвечать на вопрос о том, принадлежит ли земщине то податное население или бизнесы, которыми она управляет (как было в XVI веке), или она составляет институциональную среду, в которой они существуют (как стало в XIX). Полагаю, тут многое зависит от форм собственности и интенсивности связей. Традиционная земщина территориальна, сегодняшняя соединяет территориальный и отраслевой принципы, отношения между которыми конфликтны. Вопросы о принадлежности судебной или банковской системы к земщине или опричнине однозначно не решаются. Некоторые банки принадлежат земщине (Сбербанк), некоторые — опричнине (ВЭБ), но чаще банки обслуживают интересы и тех и других. В судах, как я понимаю, некоторые дела оказываются опричными, хотя основная часть относится к земщине. Это нечеткая классификация и к ней может возникнуть множество претензий. Полагаю, однако, что они могут быть связаны не только со скромностью моего аналитического аппарата, но и с тем, что деление между земщиной и опричниной — это живая конкурентная система, так что окончательного разделения не существует. Иван Грозный тоже не слишком четко понимал, что у него относится к земщине, а что к опричнине, и постоянно переформатировал это деление.

Опричнина как источник инноваций

Важно то, что если про земщину мы более или менее понимаем, откуда она выросла, то опричнина в этом смысле более загадочна. Ничего подобного в СССР не существовало, равно как ничего такого не было в Российской империи XIX века. Опричнина Ивана Грозного — это эксцесс, который не имел институциональных последствий. Откуда пошла путинская опричнина? Я не вижу в позднем СССР институционального аналога структуры, где существовало бы делегирование неограниченной власти. Но мне кажется, можно указать на то место, которое опричнина занимает. Это КПСС. Подчеркну, что речь не идет о каком-либо институциональном сходстве КПСС и опричнины, они устроены принципиально по-разному. Сходство — в функции. Шестая статья Конституции СССР 1977 года гласила: «руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций является Коммунистическая партия Советского Союза». Сегодня эту статью можно было бы восстановить в редакции «является путинская опричнина».

В отличие от системы хозяйственного и социального управления СССР, система КПСС была полностью уничтожена и не восстановилась. Режимы СССР (партийный авторитаризм) и России (персоналистский режим) принципиально отличаются. КПСС не строилась по модели делегирования неограниченной власти, Ленин создавал «партию нового типа» как военизированное формирование с иерархией подчинения, которая называлась «демократическим централизмом» и которая после захвата власти большевиками была преобразована в систему советской номенклатуры. От опричнины она отличается тем, что в опричнину нельзя вступить, ранги в ней не определены и меняются от ситуации — опричнина лишена бюрократической иерархии. Сходство только в месте, которое она занимает, — отдельная от легальной видимой власти «руководящая и направляющая сила, ядро политической системы».

По Павловскому, система РФ — это «протез государственности, инструмент масштабирования локальных паттернов властвования (холопства, местничества, вотчинного права, дворянской вольности и т. д.)». <...> За ней нет стройного замысла институционального дизайна, это не «партия нового типа», но, скорее, реализация неосознанных инстинктов властвования, которые в итоге образовали связанный кластер функций. Разумеется, все это было не совсем так, но картинка пустого дома на Старой площади, откуда выселили ЦК КПСС, куда наскоро заселилась администрация президента, которая постепенно обросла помощниками, аппаратом, куда заходили что-нибудь посоветовать или решить либеральные идеалисты, иностранные советники, Борис Березовский, видные журналисты, хозяева СМИ, сотрудники силовых ведомств (кто так, а кто в отставке), и как-то это все проросло в регионы и отрасли и сплелось в альтернативную систему управления страной, все же имеет какое-то отношение к действительности.

На вопрос, зачем существует опричнина, можно отвечать в экономическом ключе, указав на возможности обогащения, которая дает такая система. Это ярко делает Алексей Навальный в своем обращении из тюрьмы в августе 2023-го: «Не могу ничего с собой поделать и люто, бешено ненавижу тех, кто продал, пропил, растратил впустую тот исторический шанс, что был у нашей страны в начале девяностых. Ненавижу Ельцина с “Таней и Валей“, Чубайса и всю остальную продажную семейку, которые поставили Путина у власти. Ненавижу аферистов, которых мы почему-то называли реформаторами. Сейчас-то ясно как день, что ничем, кроме интриг и собственного благосостояния, они не занимались». Мария Певчих масштабно развернула эту логику ненависти в фильме «Предатели». Однако если считать, что мотивации людей не сводятся исключительно к получению денег, то появлению опричнины можно скорее изумиться. Не совсем понятно, почему, собравшись построить либеральную демократию, мы в итоге получили эксцесс возрождения экстремального института средневекового государства. <...>

[Ответ может быть такой]: мы получили опричнину, потому что хотели построить либерально-демократическое государство. Опричнина была инструментом его построения — за него мы воевали с коммунистами в Белом доме, с исламистами в Чечне, опять с коммунистами на выборах 1996 года и даже на выборах Путина в 2000 году. Потом либерально-демократические государства не признали то, что мы построили, за свое подобие. Теперь мы воюем с ними за пересмотр этой неверной оценки.

Отношения с Западом в режиме «догнать и перегнать» являются основным стимулом развития России. Можно даже предположить, что, не будь Запада, она бы вообще находилась в состоянии исторического покоя. И вот здесь я бы хотел вернуться к тому месту, которое заняла опричнина на выходе из СССР — к КПСС. КПСС определяла цели развития страны. Земщина — это институты поддержания покоя, поддержания того наследия — и социального, и экономического, — которое досталось России от СССР, там не создаются модели нового. Опричнина — это институт выработки и внедрения проектов нового: от рыночной экономики до войны с НАТО. И именно в этой перспективе генезис этого института оказывается достаточно прозрачным. Просто необходимо еще одно грустное дополнение.

Что заменяет опричнина? Что является институтом развития в классической либерально-демократической модели государства? Электоральная конкурентная демократия. Именно в парламентских, партийных, экспертных дискуссиях, в обсуждении в свободной прессе и т. д. возникают конкурирующие проекты развития, которые становятся основой государственных программ. Причем, если эти программы существенным образом затрагивают интересы меньшинства, проигравшего в парламентской борьбе, у него есть возможность защитить свои права в суде.

Для понимания генезиса современной русской опричнины это принципиально важно. Это попытка выстроить все то же самое, но без демократии — так, чтобы избиратели не имели возможности помешать реализации проектов, а лучше вообще о них не знали. Русская опричнина является ответом на вопрос Павловского: «Как в условиях демократии мягко отстранить население от воздействия на власть?»

И я бы сказал, архаическим ответом. Можно, разумеется, искать корни опричнины в специфике национального менталитета, но, на мой взгляд, тут есть более простое объяснение. Любой курс MBA включает в себя лекции и семинары по «управлению изменениями», где, в частности, рассматриваются типы управления. Они выстраиваются в эволюцию от семейной фирмы к клановому, далее командному и потом бюрократическому управлению и управлению через вовлечение. Разумеется, государство — это не бизнес, есть различия, но есть и сходства. Нет сомнения в том, что земщина представляет бюрократический способ управления, а что касается опричнины, то здесь, как мне кажется, современное российское государство до бюрократического не доросло. Это что-то промежуточное между семейной фирмой и клановым управлением. И стоит сказать следующее.

Можно критиковать российское государство Ельцина за власть «семьи» и государство Путина за власть гэбэ. Но при этом стоит учитывать, что сами переходы от семейного к клановому, командному и бюрократическому управлению в практике бизнеса сложны и травматичны. Многие фирмы не могут пережить такой трансформации и умирают вместе со своими основателями. Опричнина могла родиться в современной России не только и даже не столько в силу злонамеренности ее создателей. Дело в недостатке образования и соответствующего опыта. Их уровня квалификации не хватило для того, чтобы решить задачу создания управленческого дизайна более сложного, чем дружина великого князя.

Книгу Ефима Соркина «После исхода» можно найти здесь.