Ученые, слушая рассуждения Владимира Путина об истории России, не знают, за что хвататься: за голову от ужаса или за животы — от смеха. Его версия, рассказанная в интервью Такеру Карлсону, местами похожа на собрание мифов и не выдерживает критики: гипотезы, которые уже вряд ли когда-то будут научно доказаны, а то и вовсе уже опровергнуты, выдаются за факты. Встречаются у него и популярные в народе откровенные фейки, например о преобладании евреев в руководстве партии и страны в первые годы советской власти. По его словам, членами первого советского правительства «примерно на 80–85% являлись евреи». На самом деле в первом составе Совнаркома евреем был только Лев Троцкий. Всего в 1917–1922 годах из 50 членов Совнаркома евреев было шестеро. В ЦК большевистской партии перед революцией евреев было 6 из 30, или 20%.
Обсуждать это всерьез бессмысленно. Путин — не первый и не последний, кто эксплуатирует историю в политических целях, эти экскурсы нужны ему лишь для того, чтобы убедить аудиторию в той картине мира, которая ему в данный момент выгодна, обосновать свою политику историческими аргументами или просто послать нужный сигнал.
Мировая история знает немало монархов и других правителей, стремившихся прорваться или закрепиться на вершине власти, опираясь на события прошлого. Это помогает обосновать свои действия, обвинить внутренних и внешних оппонентов в глубинной, исторически обусловленной враждебности. Так поступают многие правители, особенно диктаторы, создающие собственную легитимность на пьедестале героических предков.
Грозный летописец
В России одним из первых таких правителей стал царь Иван IV Грозный, которого Путин пытается хотя бы отчасти оправдать. Историк Руслан Скрынников отметил: в 1560–1570-х годах монарх неоднократно требовал переписывать фрагменты, отражающие в летописях недавние события (например, Синодальный список и Царственную книгу), и другие свидетельства, чтобы обвинить в прежних мятежах и заговорах родственников его возможных нынешних противников из числа родовитых бояр.
Ученые замечали следы энергичной редакторской правки текстов и рисунков на полях летописей, автор заметок делал безапелляционные замечания, тон которых подтверждает мнение о непосредственном участии Грозного в исправлении Лицевого свода, одной из ключевых летописей этого периода.
Развитие конфликта между Иваном Грозным и его приближенными из Боярской думы в 1563–1564 годах, особенно после бегства Андрея Курбского в Речь Посполитую, активизировало правку летописей. При участии или по поручению Грозного дьяки исправили Лицевой свод и Царственную книгу записью о смерти конюшего князя Ивана Овчины по вине бояр Шуйских и ссылке по их инициативе боярина Михаила Тучкова (оба были душеприказчиками отца Грозного, Василия III). Также был изменен список бояр, провоцировавших бунт простого люда в Москве в 1547 году.
Что любопытно, одни и те же бояре в разных «дополнениях» фигурировали в принципиально разных ролях. Например, конюший Иван Федоров называется опальным вельможей, чудом избежавшим казни, затем мятежником и, наконец, вернейшим слугой царю. Разночтения неудивительны: Иван Грозный стремился дискредитировать не отдельных членов Боярской думы, а ее саму как институт власти и источник смуты и неустройств, а на самом деле — институт, сдерживавший его произвол. Именно члены Думы и так называемой Избранной рады были инициаторами реформ начала царствования Ивана IV, а затем пытались остановить жестокость и самовластие самодержца.
Он — разумеется, не собственноручно — правил летописи. Ему достаточно было указать общее направление, в наиболее сложных эпизодах — продиктовать «правильный» текст. «Когда царь лично взялся за летописи и стал вносить в них исправления, колесо завертелось с бешеной скоростью. В распоряжении монарха были многочисленные артели, составленные из лучших писцов и рисовальщиков России. Любое промедление в работе вызывало "прещение велико с яростю" (приступы ярости. — "Важные истории"). Никогда летописные работы в Москве не проводились в таких грандиозных масштабах и в такие сжатые сроки», — пишет Скрынников.
Интерес Грозного к летописанию ослаб после примирения в 1563 году с двоюродным братом, князем Владимиром Старицким, которого царь подозревал в претензиях на престол, и сошел на нет после начала переписки с Курбским. Иван Грозный поменял жанр: переделка летописей, ограничивавшая царя стилистическими рамками, уступила место письмам, где он уже мог не стесняться в выражениях в адрес упомянутых в нем лиц и самого конфидента.
Все сделал сам
Дело Грозного продолжил большой любитель его самого и его пыточных практик, Иосиф Сталин. Он пошел гораздо дальше. Оттеснив от власти ближайших соратников Владимира Ленина по революции и Гражданской войне, Сталин приписал себе их заслуги. «В 1918–1920 гг. товарищ Сталин являлся, пожалуй, единственным человеком, которого Центральный комитет бросал с одного боевого фронта на другой, выбирая наиболее опасные, наиболее страшные для революции места… Там, где в силу целого ряда причин трещали красные армии, где контрреволюционные силы грозили самому существованию советской власти… — там появлялся товарищ Сталин», — писал в статье к 50-летию вождя его верный соратник, председатель Реввоенсовета Климент Ворошилов. Организатор Красной армии Лев Троцкий, в Гражданскую возглавлявший РВС и действительно исколесивший на своем поезде десятки тысяч верст вдоль линии фронтов, к тому времени уже был выслан из СССР. Сталин не только приписал себе заслуги Троцкого и многих других революционеров, но и сделал из него врага революции и советской власти.
Вслед за Троцким из истории Гражданской войны надолго исчезли другие ее ключевые фигуры — как из числа бывших царских офицеров и генералов, так и не имевших отношения к царской армии, например преемник Василия Чапаева в его дивизии, комкор Иван Кутяков. Иногда вычеркивание из истории нежелательных фигур приводило к тому, что в забвение уходили не только отдельные люди, но и целые соединения: 2-я Конная армия казака-правдолюба Филиппа Миронова, 51-я дивизия Блюхера и конный корпус Виталия Примакова.
Зато был создан миф о Сталине как о человеке, спасшем страну, без которого ни революция не получилась бы, ни войну не выиграли — сначала Гражданскую, затем Великую Отечественную. Последний, кстати, жив до сих пор: «Сталин выиграл войну». Подавляющее большинство тогда не могли представить себе страну без великого вождя, что ему и требовалось.
В послесталинские годы репрессированные красные полководцы были реабилитированы, но говорить о заслугах бывших царских офицеров и генералов в становлении Красной армии (не говоря уже о роли Троцкого) было не очень принято. Отчасти поэтому в России до сих пор не написана детальная история Гражданской войны.
Очень далекое прошлое
Историю не обязательно переписывать, ее можно просто использовать для обоснования легитимности своего правления и ведения агрессивных войн. Опора на великое прошлое была одной из основ риторики лидера итальянских фашистов Бенито Муссолини.
Для стимулирования специфически понимаемой национальной гордости фашисты резко нарастили финансирование археологических раскопок. Выступая в городском совете Рима, дуче заявил: «Через пять лет город покажется настоящим чудом, огромным, организованным и мощным, каким он был во времена первой империи Августа. Подходы к театру Марцелла, Капитолию и Пантеону должны быть очищены от всего, что наросло вокруг них за эти века декадентства… Третий Рим будет простираться через холмы, через берега священной реки до побережья Тирренского моря».
Провозглашая фашистскую Италию наследницей Древнего Рима, ее правители стремились утвердить превосходство над соседями. «Тридцать веков истории позволяют нам с сожалением смотреть на некоторые доктрины, возникшие за Альпами и разделяемые людьми, предки которых еще не умели писать в то время, как в Риме были Цезарь, Вергилий и Август», — заявил однажды Муссолини.
Активное использование темы великого прошлого, которое должно вдохновлять на новые подвиги, порождало масштабные заимствования древнеримских ритуалов и символики. Несмотря на комичность подражания некоторым из них, они активно использовались в Италии.
Любопытно, что обращения к опыту Древнего Рима — империи, простиравшейся далеко за пределами Италии, — сочетались у Муссолини с антиколониальной риторикой. Например, в официальном объявлении войны Франции и Великобритании 10 июня 1940 года отмечалось: «Это борьба бедных и многочисленных трудовых народов против угнетателей, которые в своей животной жадности владеют монополией на все богатства и на всё золото земли».
Еще тридцать веков
На великое, хотя и очень далекое прошлое опирался и один из противников фашистской Италии на полях сражений Второй мировой войны, эфиопский император Хайле Селассие. Он фактически правил страной почти 60 лет с перерывом на фашистскую оккупацию: сначала как регент, а затем был провозглашен императором.
Будучи потомком династии Соломонидов, Хайле Селассие считал себя ни больше ни меньше — отпрыском легендарной царицы Савской и был склонен рассуждать (кстати, не без оснований) об Эфиопии как колыбели человечества и особой цивилизации.
Он регулярно открывал памятники видным царям и полководцам, стремясь укрепить патриотические настроения и легитимность монархии в стране, значительная часть населения которой регулярно голодала из-за засух и несвоевременных закупок продуктов. Выступая в ООН в 1946 году, он назвал жителей Эфиопии «одним из древних цивилизованных народов», вынужденных доказывать свое место среди основателей нынешнего мира заново.
На церемонии открытия памятника своему предку, расу (правителю) Мэконныну, он заявил: «Нынешним и будущим поколениям Эфиопии подобает почитать имена и пристально изучать биографии наших предков, которые на протяжении последних трех тысячелетий посвящали свою жизнь величию и прогрессу Эфиопии, и чтить каждого из них… Возведенные памятники помогают помнить прошлое, связывать настоящее с будущим поколением и поощрять наших людей совершать лучшие дела с большим рвением и преданностью, напоминая им о величии нашей истории».
Он неоднократно напоминал о выдающихся достижениях древней эфиопской государственности и культуры в речах, произнесенных на родине и за рубежом. Например, в 1963 году на церемонии закладки Дворца искусств: «Эфиопия — страна со своей культурой и устоями. И эта культура, и обычаи — больше, чем наследие нашего исторического прошлого, это — неотъемлемые свойства нашей национальности. Мы не хотим потерять наши традиции и наследие».
Особое значение эфиопский император придавал православной религии и ее доминированию в стране, где значительную часть населения составляли мусульмане (но их не притесняли). В конце 1950-х он принял от церковных иерархов звание «защитник веры», что по мысли Хайле Селассие добавляло к его светской легитимности религиозный компонент.
Такое величие трудно удержать в национальных границах. В 1950 году Хайле Селассие присоединил к Эфиопии итальянскую колонию Эритрея, создав почву для многолетнего конфликта. В 1993 году, после десятилетий вооруженной борьбы Эритрея отделилась от Эфиопии.
Хайле Селассие начинал как довольно успешный реформатор, но в итоге завел страну в тупик. Апелляции к патриотизму, особому пути и великой эфиопской цивилизации не сработали в условиях голода и острейшего экономического кризиса. В 1974 году потомок царицы Савской был свергнут военными квазимарксистами, помещен под домашний арест, а затем задушен и тайно похоронен рядом с собственной уборной. Лишь четверть века спустя его перезахоронили в кафедральном соборе.
В августе сорок пятого
Особую роль нарратив о прошлом, прежде всего, событиях Второй мировой войны, играет в подтверждении легитимности властей КНДР, возникшей как государство по результатам войны.
Советские документы показывают: после поражения партизан от японцев Ким Ир Сен вынужден был уйти с остатками отряда на советскую территорию, где летом 1942 года вступил в Красную армию и стал командиром батальона 88-й отдельной стрелковой бригады Дальневосточного фронта. Бригада и сам Ким не участвовали в наступлении 25-й армии в Корее в августе 1945 года, а будущий вождь вернулся на родину на советском корабле в сентябре, уже после завершения боевых действий.
Ким Ир Сену не надо было бороться за власть, и в Северной Корее историю переписывали с самого начала. Кима мифологизировали и пытались представить фигурой, независимой от СССР. В изданном в 1949 году сборнике его называли одним из руководителей антияпонского партизанского движения в Маньчжурии, в котором якобы участвовала вымышленная корейская народно-революционная армия (КНРА). После празднования 40-летия Ким Ир Сена в 1952 году северокорейский официоз уже утверждал, что КНРА участвовала в разгроме японской армии, хотя не играла в нем ключевой роли.
Спустя еще 15 лет была пересмотрена история освобождения Кореи. В 1967 году ведущая газета страны «Нодон синмун» назвала важнейшей силой, освободившей страну от оккупантов, «антияпонских партизан». Автор корейской главы книги «Память о Второй мировой войны за пределами Европы» Федор Тертицкий, ссылаясь на направленное в августе 1975 года в Москву сообщение советского посла в КНДР Глеба Криулина, отмечал: северокорейская пресса подчеркивала, что Корею освободила народно-революционная армия во главе с Ким Ир Сеном, а «о советской армии лишь упоминается, что она участвовала в боях за освобождение».
Жертвой переписывания истории стали памятники советским солдатам и офицерам. В отчете советского посольства в 1970 году отмечалось: в крупном городе Чхончжине памятник перенесли в отдаленный район, а надпись «Корейский народ никогда не забудет советских воинов, павших в борьбе против японского империализма» удалили. «Демонтаж и перенос производились в грубой форме: памятники буквально ломали на глазах у мирного населения», — указывали дипломаты. В другом городе, Рачжине, советских десантников на памятнике заменили на бойцов КНРА, высадившимся в нем по новой версии истории.
Москва, гневно пресекавшая попытки Запада принизить роль Красной армии и советского народа во Второй мировой, молчала по поводу откровенных искажений ее истории Пхеньяном, опасаясь его дрейфа в сторону Пекина. СССР и Китай не протестовали против грубых искажений истории в КНДР и после окончания советско-китайского конфликта в 1980-х годах. Они понимали, что это бесполезно — «новый дискурс стал к тому времени неотъемлемой и очень важной частью государственной идеологии Северной Кореи», пишет Тертицкий.
Близкое окружение Ким Ир Сена отмечало, что в последние годы вождь много думал о прошлом. Результатом стала публикация восьми томов мемуаров «В водовороте века». Там он утверждал, что Корею освободила некая «Объединенная интернациональная армия» на базе КНРА и при поддержке советских и китайских союзников. По версии Ким Ир Сена, командующий 1-м Дальневосточным фронтом маршал Кирилл Мерецков якобы сказал ему: «В войне с японским империализмом корейские товарищи — наши старшие». Заодно в КНДР издали ряд сфабрикованных текстов, подтверждавших «подлинность» мемуаров.
При следующих Кимах ничего не изменилось, наоборот, появились новые мифы. Например, описание благодарности, якобы выраженной Сталиным Ким Ир Сену за победу над Японией. В его новое «полное собрание сочинений», изданное в 2010-х годах, включили уже три тома работ, якобы написанных вождем до 1945 года, — среди них ни одной подлинной. «Официальный северокорейский нарратив о войне утратил связь с действительностью», — заключает Тертицкий.
Этого и не требуется. Задача уже не просто грубо искаженной, а абсолютно выдуманной истории — поддерживать миф, лежащий в основе северокорейской идеологии.
Золотой путь
Свою трактовку истории собственного народа и мира представил и туркменский диктатор Сапармурат Ниязов, принявший (разумеется, «по воле народа») титул «туркменбаши» (глава туркмен). В «Рухнаме», книге, написанной якобы самим Ниязовым и при его правлении обязательной для чтения и детального изучения всеми туркменами, представлена версия прошлого, в которой туркмены выглядят практически основателями человеческой цивилизации и создателями ряда государств. «Путь туркмен — это особый путь, проложенный людьми на земле, <… > которым по праву могут гордиться современные потомки туркмен. Это воистину золотой путь».
По версии автора (авторов) Рухнамы, значительная часть мировой истории связана с туркменами. Они основали султанат турок-сельджуков, Османскую империю, Делийский султанат в Индии, серию династий в Персии (Иране) XV–XX веков, им же приписывается создание конкурировавшего с Римом на Востоке Парфянского царства, Газнийского султаната и даже государства гуннов, которые в эпоху великого переселения народов нанесли тяжелейший удар Римской империи. «Построив свыше 70 государств и султанатов, постранствовав по миру, туркмены вновь и вновь возвращались на эту землю, не в силах расстаться с красотой ее гор и долин, таинственной прелестью пустыни, вдохновенной песнью моря», — отмечается в «Рухнаме». А государство сельджуков было признано великим «не только потому, что правило на огромных территориях от Стамбула до Китая, но и потому, что, продолжая огуз-туркменские традиции в исламском государстве, поднялось до уровня мировой державы, взявшей на себя ответственность за весь исламский мир, за судьбы всех народов региона».
Поразительно, но сочинившие всё это тоже сетовали на искажение истории: «Изучая исторические источники, я обнаружил одну любопытную закономерность, проливающую свет на преобладание в лексиконе ученых-историков понятия "тюрк". В течение последних 50 лет оно плавно вытесняло из этого лексикона понятие "туркмен", пока полностью не оставило за собой исторический приоритет». Произошло это, разумеется, не стихийно, писал «коллективный» Ниязов: восточные историки, будучи носителями арабо-иранской языковой культуры, приписывали все исторические достижения странам своего происхождения, народы которых впоследствии составили общую, так называемую тюркскую группу. Советские историки попались на ту же удочку: «руководствуясь арабо-иранской историографией, не смогли прочесть скрытый между ее строк политический смысл». И только Ниязов все распознал.
У такого великого и древнего народа, конечно, должен быть великий вождь. Который никогда не ошибается, все знает и ведет людей к новым свершениям. И правит до конца жизни.