Буквы Z над входом и «Разговоры о важном» с рассказами о том, как страна борется против нацизма и защищает свою независимость от коварного Запада, изгнание учителей, не разделяющих официальную точку зрения, безграмотный, но единственный учебник истории, уроки военной подготовки и многое другое — все это теперь российская школа. А ведь могло быть иначе.
А как хорошо все начиналось!
В 1992 году в России был принят потрясающий закон об образовании. Он дал школам, учителям и ученикам свободу, которой раньше не было.
В советских школах была одна на всех программа, один учебник, но вот появилась возможность выбирать. Государству стало неважно, чем вы занимаетесь, главное — в итоге прийти к тому, что знания учеников соответствуют стандарту. Как этого добиться, могли определять сами учителя.
Закон разрешил частные школы, поощрялись авторские подходы. И они появились. Бум частных школ пришелся на 2000–2010-е: чиновников образование долго не интересовало. И поэтому оно прекрасно развивалось.
В 1990-е годы была произнесена очень важная вещь: образование — это услуга. Если так, то государство по заказу семей — детей и родителей — должно ее оказать, создавая систему образования. И школы должны развиваться, и учителя должны быть чуткими, прислушиваться к заказчику, все время что-нибудь придумывать, творить, менять форму и технологии обучения, воспринимать педагогику как искусство.
Кадры решают все
Но, как и многие другие реформы в постсоветской России, эта тоже не нашла понимания. Большая часть школ продолжала советскую линию: учителя-то были прежними. Возможности были, но они были упущены.
В 1990-е с учителями случилась настоящая катастрофа. Как и другим бюджетникам, им подолгу задерживали зарплаты, которые из-за инфляции обесценились. Престиж одной из самых уважаемых профессий упал. Многие ушли на пенсию или из профессии.
Возрастающая роль идеологии в жизни страны закреплялась в главном законе для школы
В школе осталось, по сути, две категории учителей. Одним некуда было пойти. Но те, кто больше ничего не умеет, не умеют и учить. Именно они сейчас так радуются возвращению к единому учебнику. Другие — подвижники, которые оставались, потому что так надо, ради детей, ради будущего. Их, конечно, всегда меньше.
Но в 1990-е вся страна жила тяжело. В похожей ситуации оказались, например, врачи. Водораздел пролегает в другом месте.
Услужили
Тезис «образование — это услуга» сразу вызвал споры, которые прекратились лишь в прошлом году, когда само понятие «образовательная услуга» было вычеркнуто из российского законодательства. Это «будет способствовать повышению престижа профессии учителя», объясняло Минобразования: «Исключение термина “образовательная услуга” из закона снимает неоднозначное толкование и ассоциацию педагогической деятельности с коммерческими услугами».
Многие (и не только учителя) встретили подход «образование как услуга» в штыки, потому что это якобы унижает учителя, превращает его в обслуживающий персонал.
На мой взгляд, это полное непонимание термина. Не превращает же понятие «медицинские услуги» в наших глазах врачей в обслуживающий персонал. Но, если нас плохо лечат или плохо ухаживают за больными, мы обращаемся в другую клинику, чтобы впредь пользоваться ее услугами. Когда ребенок переходит в другую школу, меняется тот, кто оказывает ему услугу: прежняя его по каким-то причинам не устраивает. Например, расположение, если семья переехала в другой район. И главное: «услуга» относится не к учителю, а к школе.
В законе об образовании среди основных понятий нет «образовательной услуги». Но в некоторых статьях, особенно связанных с финансированием, есть термины «государственные и муниципальные услуги в сфере образования», «услуги по реализации образовательной программы». Прошлогодние правки были связаны именно с ними: оказание государственных услуг в сфере образования заменено на финансовое обеспечение реализации образовательных программ или выполнения государственного задания.
Определение «услуга» применительно к образованию до сих пор остается в законе о некоммерческих организациях: бюджетным учреждением признается НКО, созданная, в частности, для оказания услуг в сфере образования.
Люди не были к этому готовы. Даже сейчас против определения образования как услуги восстают, по моему опыту, 80% учителей и родителей. А тогда удрученные учителя воспринимали это особенно болезненно. На самом деле им нравится позиция начальника над детьми-подчиненными.
Но если школа в России — это не услуга, то что же это такое? Ответ давно понятен: костлявая государственная длань, которая стремится залезть в каждую семью, в голову каждого ребенка, речь идет уже о его подчинении. И учителя будут этими руками. Многим так даже проще. «Не надо думать, с нами тот, кто все за нас решит», — как пел Высоцкий. Товарищ Мединский и иже с ним расскажут, как работать.
Как мы к этому пришли
Рассказывать стали во второй половине 2010-х годов, но это можно было игнорировать. Массовым и настойчивым это стало во время «детских» митингов Навального в 2021 году. На родительских собраниях говорили: «Если ребенка увидят на митинге, он не поступит в вуз»; предлагали шпионить за собственными детьми.
Закон об образовании начали переписывать в 2012 году. Изменения были вроде бы небольшие, но важные. Образование было названо не только целенаправленным процессом «воспитания и обучения» в интересах «человека, семьи, общества и государства» (эта формулировка еще из 1992 года), но также «общественно значимым благом». То есть воспитание (хотя в законе 1992 года не объяснялось, что это такое) в России всегда подразумевалось как часть образования, что на руку властям: воспитание, политическая и идеологическая составляющая, не может быть услугой, оно должно быть обязательным, всепроникающим.
В 2012 году о воспитании в законе написали отдельно, определив как деятельность, направленную «на развитие личности, создание условий для самоопределения и социализации обучающегося на основе социокультурных, духовно-нравственных ценностей и принятых в обществе правил и норм поведения в интересах человека, семьи, общества и государства». В 2020 году к целям воспитания добавилось «формирование у обучающихся чувства патриотизма, гражданственности, уважения к памяти защитников Отечества и подвигам героев Отечества, закону и правопорядку, человеку труда и старшему поколению, взаимного уважения, бережного отношения к культурному наследию и традициям многонационального народа РФ, природе и окружающей среде». В этом году определение дополнили «трудолюбием, ответственным отношением к труду и его результатам». Видно, как возрастающая роль идеологии в жизни страны закреплялась в главном законе для школы.
Многие (и не только учителя) встретили подход «образование как услуга» в штыки, потому что это якобы унижает учителя, превращает его в обслуживающий персонал
Дело, конечно, не в букве закона, а в том, что он перестал что-либо значить, когда мешает власти. Пример — недавняя история с пермской школой № 12, откуда после отказа проводить «Разговоры о важном» уволилась директор Елена Ракинцева и несколько учителей. «Если не знаешь, как действовать, почитай закон», — объясняла свои действия Ракинцева. А он прямо запрещает «использовать образовательную деятельность для политической агитации, принуждения обучающихся к принятию политических, религиозных или иных убеждений либо отказу от них…». Но когда решили убрать директора, на закон никто не посмотрел.
Важнее букв закона давление чиновников и изменение в поведении учителей. «Лучших учеников» по Шварцу, проводивших политические беседы или запрещавших поддерживать определенные течения, становилось все больше.
И все же вплоть до начала войны это было терпимо, а у российского образования было отличное будущее. Несмотря на все правки, российский закон об образовании — все еще один из лучших в мире. Главное пока не изменилось: учителя могут выбирать программу, а дети и родители — форму обучения. Было вполне реально сопротивляться внешнему давлению, можно было уйти в другую школу, где оно слабее.
Власти же сами не заинтересованы разрушать систему образования. Даже сейчас быстро испортить ее сложно и невыгодно. Большинство детей чиновников учатся в частных школах, таких как «Президент» в Подмосковье (год обучения там стоит около 2 млн рублей. — Прим. ред.).
Как и многие другие реформы, школьная тоже не нашла понимания: учителя-то были прежними
Но война все перечеркнула. Влияние государства теперь уже не на уровне намека, а вполне однозначное — «мы не дадим вам возможность делать то, что вы хотите». Если бы полгода назад меня спросили, может ли смелый и честный учитель истории преподавать ее так, как он считает нужным, я бы, безусловно, ответил «да». Сегодня я не решусь этого сказать. Новый единый учебник истории для 11 класса — лучшее тому подтверждение.
Пока изменения идут только с идеологической стороны. Поэтому — такой учебник истории. Дальше жду учебник литературы. Уже началось: в ЕГЭ классиков XIX века меняют на авторов произведений о войне (пока — Великой Отечественной).
Сейчас власти пытаются поймать тех, кто уже почти окончил школу. Новый учебник истории — это квинтэссенция того, что постепенно происходило в последние 20 лет, когда детей или вообще людей вели к полному стиранию моральных норм. Их учили и научили, что черное можно назвать белым, а завтра оно станет красным, потом синим и т. д. Мы просыпаемся и открываем учебник истории, в котором написанное противоречит тому, что было вчера.
Со следующего года, если не произойдет чуда, это будет системно: новые учебники истории появятся с 5 класса.
И на детях это скажется напрямую. Из сегодняшних старшеклассников может вырасти поколение с полным или частичным отсутствием моральных устоев, внутреннего стержня. На наших глазах растут люди, которые говорят: «Не бывает взглядов, бывает то, что от меня требуют сказать». Такая безнравственность процветала в Советском Союзе.
Но еще большая опасность — для младших детей. Подростки скептически настроены, а те, кому 5–7 лет, еще верят нам, взрослым, беспрекословно. Исследование Колумбийского университета, изучавшего влияние индоктринации на примере гитлеровской Германии, показало, что с детьми, которым было 5–8 лет, установки остаются навсегда. Учителя, которые врали, освободились от нацистской идеологии, а дети не смогли. Как говорит в финальном монологе в фильме «Семнадцать мгновений весны» Мюллер: «Тем, кому сейчас десять, мы не нужны: ни мы, ни наши идеи; они не простят нам голода и бомбежек. А вот те, кто сейчас еще ничего не смыслят, будут говорить о нас, как о легенде, а легенду надо подкармливать». Очень точно с точки зрения педагогики.
И сейчас Россия «вкладывается» в дошкольников. В первом классе нет учебника истории, но есть желающие выполнить пожелания начальства и выстроить детей буквой Z. Раньше это было инициативой на местах. Теперь становится системным, увы, профессионально выверенным подходом.
Конечно, останутся учителя, которые будут идти своим путем, которые будут объяснять детям, что если они выберут сдавать ЕГЭ по истории, то им придется знать этот параграф. Но это уже сопротивление на местах. Системного сопротивления в образовании сейчас быть просто не может.
Что делать учителю
Еще год-два назад можно было говорить, что существуют целые образовательные программы, в которых люди мыслят иначе. В последние полтора года было сделано очень много для того, чтобы выдавить таких учителей из школ. Хорошие школы, не вовлеченные во все это, конечно, остались. Но теперь я боюсь перечислять названия этих школ из соображений их безопасности.
Война все перечеркнула. Влияние государства теперь уже не на уровне намека, а вполне однозначное — «мы не дадим вам возможность делать то, что вы хотите»
До последнего времени, до ужаса с единым учебником истории, школы могли выбирать программы, могли действовать потрясающие, очень интересные учителя. Государство пыталось вмешиваться, министр просвещения произносил очень неприятные тексты. Но в школе до войны была возможность делать так, как считает нужным директор, завуч, учителя, родители и дети. И бюджетное финансирование от этого не менялось.
Были неприятные моменты, но это работа хорошего директора — сделать в государственной школе так, чтобы учителя имели возможность заниматься творчеством, а давление принимать на себя. Такие школы были не только в Москве и Санкт-Петербурге. Это заблуждение, что хорошее образование и интересные учителя только в столице, скорее, наоборот, в провинции интересных школ было больше.
Я видел хорошие деревенские школы, в которых работает два учителя на 20 детей — там вообще всё зависит от учителя, который одновременно еще и директор, и уборщица. Уволь такого — рискуешь потерять школу.
Учителям надо уходить из школ, где заставляют промывать детям мозги или не дают нормально работать. Разговоры о том, что в этом случае учитель бросает своих детей — манипуляция и ложь. Он в этот момент спасает детей, показывая: когда доходишь до красной черты, за которой должен совершать низость, ты имеешь право отступить. Уверен, что эти учителя найдут своих учеников.
Что делать родителям
Если вы не уверены, в том, в какую школу идет ваш ребенок, что на него там не будут оказывать идеологическое давление, в эту школу просто нельзя идти.
Что делать? Вариантов остается все меньше, но тем не менее они есть. Можно посмотреть вокруг — вдруг (о чудо!) неподалеку есть школа с другим подходом, директором и учителями, которые все еще пытаются оберегать детей от этой идеологической дряни.
Второй вариант менее удобный, но более реальный: уходить на семейную форму обучения. Пока это 100% право родителей. Семейная форма обучения — это не значит, что мама с папой должны бросить работу и с утра до вечера преподавать детям математику. Можно объединиться с несколькими семьями, сброситься небольшими деньгами и пригласить того самого учителя, который не хочет работать в идеологизированной системе. Вроде тех, кто работал в школе № 12 Перми.
Это работающий выход — знаю много таких примеров. Раньше из таких семейных школ на 5–7 учеников рождались прекрасные частные школы.
Не можете скинуться на учителя — в начальной школе хватит и ваших знаний. Найдите еще четверых таких же, как вы, и установите дежурство раз в неделю. Выходы есть, хотя придется постараться.
Я хорошо выучил за годы работы, и за последние полтора особенно, все аргументы родителей. «Нам это неудобно», «наша жизнь уже выстроена», «мы не хотим ничего менять». Все так. Но мы находимся в ситуации войны. Система координат изменилась, и нам нужно меняться с ней, если мы хотим отстоять своих детей.