Российская экономика вот-вот рухнет из-за санкций. Или нет?

Искажения информационного пузыря 

Любой информационный пузырь строится вокруг той картины мира, в которую хочет верить большинство его участников. 

Так, в либеральном пузыре было множество публикаций о рекордных дисконтах к цене российской нефти в апреле и о провальном сборе налогов летом 2022 года. На порядок меньше комментаторов отмечали почти двукратное снижение дисконтов летом или рост налоговых поступлений осенью. Ровно то же, скорее всего, произойдет и с новостями о высоких дисконтах и дефиците бюджета января 2023-го. 

И в первую, и во вторую волну прошлогодней эмиграции из России многие говорили о миллионах уехавших. Это звучало кратно чаще, чем основанные на реальной статистике оценки демографов — порядка 500 тысяч.

В марте 2022 года вся прогрессивная общественность с упоением следила за падением курса рубля. Множество умных людей предрекали 200 и 300 рублей за доллар. Как только рубль стал укрепляться, общественность решила, что «это искусственный курс, как в СССР 60 копеек». 

И так далее.

СМИ акцентируют внимание на заведомо малозначительных новостях, либо отдельных правдивых фактах, выдернутых из контекста. В первой половине года они уделяли массу внимания ожидаемому российскому дефолту, который в принципе ни на что не мог повлиять, даже если бы случился. Или из новости о том, что на каком-то предприятии задержали зарплату, делали выводы о грядущей гигантской безработице — хотя практически весь год доступная статистика говорила о росте занятости, сокращении безработицы и задолженностей по зарплате. 

Запросы аудитории не могут не влиять на прогнозистов. Экономисты либерального толка в массе своей негативно относятся к режиму Путина и сами хотят верить в его скорый крах по экономическим причинам, а потому склонны адаптировать свои прогнозы к тому, во что хочется верить. При этом в либеральном информационном пузыре лучше продаются прогнозы скорого краха режима, нежели его долгосрочной устойчивости.

Большинство потребителей информации читают экономистов не для того, чтобы разобраться в реальности, а чтобы найти подтверждение желаемой картине мира. Так, в патриотическом пузыре процветает анекдотичная фигура Михаила Хазина, который 25 лет предсказывает катастрофу американской экономики. Его прогнозы ни разу не сбылись, но тысячи людей продолжают им верить просто потому, что идея краха американской экономики им приятна. Если твои прогнозы годами не сбываются, но сотни тысяч благодарных слушателей им внимают, а десятки журналистов обращаются с просьбой дать комментарий, то почему бы не продолжать? 

На экспертов в этом военном году влияли и проблемы профессионального свойства. Весь предшествующий опыт большинства из них связан с анализом экономических реалий и взаимосвязей мирного времени, сложно делать поправки на военную экономику. 

Мало кто учитывал увеличение спроса со стороны государства и то, какие мультипликаторы он обеспечит. Произведенный и выпущенный снаряд, восстановленный дом в Мариуполе или инвалидная коляска, сделанная для получившего ранения солдата, — все это дополнительный плюс к ВВП. Не увеличивающий благосостояние простых россиян, однако сильно улучшающий общую статистику.

Большинство экономистов пытались оценить масштаб падения ВВП в результате санкций, полностью игнорируя его рост в результате дополнительного госзаказа. Они прогнозировали рост безработицы, не думая о мобилизации, которая способствует ее сокращению.

Восемь лет я регулярно пишу на тему «когда у Путина кончатся деньги» и «скоро ли произойдет катастрофа российской экономики». Схема всегда одна и та же. Беру максимально пессимистичные допущения. Делаю из них вывод, что вероятность экономической катастрофы стремится к нулю. Читатели обвиняют меня в приукрашивании действительности и работе на Кремль. По прошествии лет оказывается, что в реальности российская экономика переживала внешние шоки гораздо успешнее, чем в самых оптимистичных из моих прогнозов. 

В 2017 году, когда все в Киеве были уверены, что крах российской экономики вот-вот наступит, я по заказу Украинского института будущего даже сделал большой доклад с эконометрической моделью, на основе которой рассчитывались различные сценарии. Поскольку заказчик хотел увидеть параметры краха, а модель их упорно не находила, мне пришлось принять заведомо невероятные допущения, что в следующие пять лет нефть будет стоить в среднем $ 20 за баррель, а российские монетарные власти допустят все ошибки, какие только возможны. И даже при подобных допущениях сценарий выглядел не очень катастрофично. 

Но перейдем к экономике.

Запас прочности 

Экономику можно анализировать с точки зрения различных критериев: насколько динамично она развивается, как высока производительность труда и доля в ВВП продукции высоких переделов, каков уровень доходов населения. Во всем перечисленном России последних лет похвастаться нечем. А можно смотреть на экономику с точки зрения запаса прочности. И в этом отношении российская экономика образца довоенного 2021 года существенно превосходила другие крупные экономики, а также саму себя образца 2014 и, тем более, 2008 года. 

Баланс бюджетных доходов и расходов пусть и колебался вслед за ценами на нефть, но на долгосрочном горизонте сводился с профицитом. На фоне устойчивых дефицитов и наращивания долга подавляющим большинством стран мира российское правительство копило резервы даже в эпоху пандемии. Госдолг РФ составлял на конец 2021 года 18% ВВП, долг домохозяйств составлял 21% ВВП; оба показателя — одни из самых низких в мире. Задолженность частного и финансового сектора пусть и не отличалась столь заметно, но также была ниже, чем в подавляющем большинстве сопоставимых стран.

Более десятилетия положительное сальдо внешней торговли колебалось в диапазоне 5–10% ВВП. Это в два-три раза больше, чем в главных мировых мастерских — Германии и Китае. 

В результате чистая международная инвестиционная позиция РФ (то есть разница между всеми долгами иностранцам и иностранными инвестициями в РФ с одной стороны и всеми кредитами, выданными иностранцам, и инвестициями за рубеж — с другой) в 2021 году была около 500 миллиардов долларов. В процентах к ВВП в этой номинации лидируют страны вроде Кувейта или Сингапура, но если сравнивать с крупными экономиками, то по этому параметру Россия уступала лишь Германии и Японии, имея вдвое большую позицию, нежели Китай. Даже после ареста значительной части международных резервов российская экономика сохраняет тут достаточный запас прочности.

Плюс от внешней торговли 

Россия традиционно сильно зависит от цен на углеводороды, и рост или падение российской экономики часто являются простым следствием их изменения. Среднегодовая цена Urals, даже с учетом вызванных санкциями дисконтов, составила в 2022 году $ 76 за баррель против $ 69 в 2021-м и $ 42 — в 2020-м. Если бы не санкции, эффективная цена была бы чуть выше $ 90, что при мирном развитии событий гарантировало российской экономике рост в диапазоне 3–5% ВВП.

Даже с учетом санкций, сокращения экспорта газа и других связанных с войной ограничений, экспорт товаров и услуг достиг в 2022 году абсолютного максимума за весь период наблюдений — $ 628 миллиардов. Импорт, напротив, просел, пусть и всего на 9% в ценовом выражении (гораздо меньше, чем прогнозировало большинство аналитиков даже осенью. Резонно предположить, что в физическом выражении импорт сократился гораздо сильнее, в районе 15–17%. Сказались наценки за логистику и схемы по обходу санкций). В результате положительное сальдо внешней торговли выросло в 1,7 раза, достигнув фантастических $ 282 миллиардов. И это тоже абсолютный рекорд.

Отсюда два следствия.

Во-первых, профицит внешней торговли позволил профинансировать как бегство российского капитала, так и массированную распродажу иностранными инвесторами активов в РФ, которую можно оценить примерно в $ 200 миллиардов. Если бы нефть стоила на 20 долларов дешевле, последствия такой распродажи как для российской финансовой системы, так и для стабильности курса рубля были бы гораздо более драматичными. 

Во-вторых, в расчете ВВП учитывается так называемый чистый экспорт: если страна экспортирует больше, чем импортирует, то разница добавляется к ВВП, а если импортирует больше, чем экспортирует, то вычитается. Чистый экспорт России в 2022 году составил 12,5% ВВП против 9,6% ВВП в 2021 году. Это значит, что изменение условий торговли добавило к российскому ВВП 2,9%, чего большинство экономистов в марте 2022 года предвидеть не могли. В тот момент вера в эффективность санкций заставляла большинство аналитиков ожидать сокращения российского экспорта.

Плюс от госзаказа 

Следующий по важности фактор — рост государственных закупок, интервенций и инвестиций как в военных, так и в общеэкономических целях. В отсутствие итоговых данных по году (не факт, что их обнародуют в полном объеме) рост спроса, предъявляемого экономике со стороны государства, можно оценить в диапазоне 2,0–2,5% ВВП. И это еще 2,5% роста экономики, которые многие экономисты не учли в своих расчетах годичной давности.

Этот дополнительный спрос характеризовался двумя важными параметрами.

Во-первых, мультипликатором. Каждый рубль дополнительного спроса создает разное количество дополнительного ВВП, ведь бизнесы, удовлетворившие данный спрос, могут потратить этот рубль, добавив к первому рублю спроса дополнительный спрос второго порядка. С другой стороны, доля импортных комплектующих, использованных для удовлетворения первичного спроса, из мультипликатора вычитается. Поэтому, например, рубль спроса в 2010 году с учетом импорта давал в текстильной промышленности мультипликатор 0,65; в сельском хозяйстве — 0,75; в строительстве — 1,29; а в производстве железнодорожного транспорта — 1,53. Иными словами, если государство раздаст миллиард пенсионерам, которые сразу потратят его на личное потребление, то этот миллиард конвертируется в плюс-минус 0,8–0,9 миллиарда дополнительного ВВП. Если же государство на тот же миллиард закупит танки (особенно с небольшим объемом иностранных комплектующих) или закажет строительство бункера, то это вызовет рост ВВП на 1,3–1,5 миллиарда. Это пример того, что в условиях войны ВВП и реальное качество жизни населения могут двигаться в противоположных направлениях. 

Во-вторых, значимым последствием наращивания государством расходов в условиях войны стало снижение неравенства и перераспределение доходов от верхних доходных групп к нижним. Для жителя деревни в Тыве зарплата в армии, выплаты по ранению или смерти (семье) — это существенный рост доходов. Для предпринимателя или высокооплачиваемого специалиста из крупного города — это потеря дохода, не говоря уже о качестве жизни. Доля подорожавшего импорта в потреблении жителя бедной деревни также значительно ниже, нежели в потреблении представителя верхнего среднего класса. Статистики по году пока нет, но данные за девять месяцев свидетельствовали, что наибольшие потери в доходах произошли у верхних 10%, а нижние 10% были единственными, чьи реальные доходы выросли. По итогам 2022 года следует ожидать, что реальные доходы нижних 20–30% населения незначительно выросли даже с учетом инфляции.

При этом потребительское поведение верхних и нижних доходных групп существенно отличается. Верхний средний класс с большей вероятностью выводит из страны деньги или эмигрирует сам. Ему есть куда сокращать потребление, заметная доля которого приходилась на импорт и поездки за рубеж. Самые бедные и так находились на грани выживания, поэтому большая часть прироста их доходов сразу конвертируется в конечный потребительский спрос, большая часть которого удовлетворяется отечественными товарами и услугами.

У всего этого множество долгосрочных отрицательных последствий: снижение количества и качества инвестиций, качества человеческого капитала, искажение стимулов и так далее. Однако на формальные показатели ВВП и даже на реальное производство некоторых гражданских отраслей данные факторы в течение войны будут действовать исключительно в плюс.

Год назад я сказал, что и 8% спада в 2022 году очень сильно удивлюсь, и это было ближе к действительности, чем большинство тогдашних прогнозов. Однако между 8% и заявленными в итоге Росстатом 2,1% лежит пропасть. Очевидно, я тоже ошибся в оценке влияния событий на ВВП. Как и большинство аналитиков, я излишне увлекся оценкой того, насколько в результате войны и санкций могут сократиться те отрасли, которые от них пострадают, недооценивая факторы роста ВВП, связанные с теми же санкциями и войной.

Сейчас видно, что в 2022 году мирный ВВП упал не менее чем на 8%, но более 5% из них были компенсированы военным ростом — чистого экспорта и госзаказа, что и дало итоговое сокращение ВВП на 2,1%. 

Минус в безработице 

В отношении прогнозов уровня безработицы эксперты год назад четко разделились на тех, кто потрудился изучить исходную статистику и говорил, что здесь нет особого риска для экономики, и тех, кто экстраполировал свои ожидания общей экономической динамики на рынок труда.

Динамика числа россиян в трудоспособном возрасте в последние годы была ужасающей просто в силу демографических тенденций: трудоспособное население сокращалось на сотни тысяч человек в год. В 2022 году рабочая сила сократилась на 800 тысяч человек (это в основном демографическое эхо совсем другой войны). Российская статистика не умеет отличать уехавших за границу на время от эмигрировавших навсегда, но очевидно, что, сколько бы их ни было, это сотни тысяч, которые следует прибавить к цифре, приведенной выше.

В условиях обвальной демографии, даже если бы трудовые ресурсы не отвлекались на войну с Украиной, нефть стоила дешево, а во всем мире разразился жесточайший экономический кризис, безработица оставалась бы последней проблемой, которой стоит опасаться.

Вообще, при прогнозе развития рынка труда можно было бы задаться вопросом: «Как часто в мировой истории безработица росла во время войны?» Как правило, воюющие страны испытывают проблемы с дефицитом рабочей силы. Государство забирает трудоспособных мужчин в армию, загружает оборонную промышленность заказами, приобретает дополнительные транспортные, медицинские и прочие услуги. Сегодня мы знаем, что только мобилизовано было более 300 тысяч работоспособных мужчин. При этом даже максимальные оценки потерь рабочих мест от ухода из России иностранных компаний (сделанные в паническом марте) давали цифру в 350 тысяч, которая и близко не реализовалась.

В итоге число безработных снизилось за год на 445 тысяч человек, достигнув исторического минимума в 3,7%. Вообще, ряд теорий считает безработицу в 5% ситуацией полной занятости, а ее падение ниже этого уровня — дефицитом рабочей силы, даже в такой гибкой и эффективной экономике как США. В России, с ее резкими региональными диспропорциями, ситуация полной занятости — это 6–7% безработицы. Все, что ниже, — дефицит рабочей силы.

Российская Федерация на долгие годы обречена быть страной с острым недостатком рабочей силы. Во время войны — в наиболее острой форме. Именно этот фактор будет подстегивать рост зарплат в конкурентных секторах, а также сопряженный с ним рост инфляции.

Гибкость бизнеса 

Несмотря на многолетние усилия кооператива «Озеро», российская экономика осталась во многих отношениях рыночной. Даже если где-то внутри этой системы уже окаменели убивающие инициативу административные вертикали монополий, на фронтире их взаимодействия с внешним миром, а также в сфере обеспечения потребительского рынка продолжают размножаться, мутировать и выживать в любых условиях бесчисленные прокладки и «схематозы», часто созданные менеджерами тех самых омертвелых монополий и чиновниками в корыстных интересах. Эта прослойка, до сих пор функционирующая в стиле 1990-х, еще долго будет обеспечивать необходимую гибкость и способность адаптироваться к внешним шокам деградирующей базовой структуре, на которой она паразитирует.