Почему люди позволяют вести себя на убой

Начало объявленной Владимиром Путиным мобилизации разделило мужчин и женщин, не поддерживающих войну, но подлежащих призыву, на две группы: одни всячески скрываются или даже уезжают из страны, другие же ничего не предпринимают, чтобы избежать вручения повестки, а получив ее, покорно идут в военкомат, чтобы оттуда отправиться убивать и умирать. Со стороны такое поведение кажется совершенно безумным, но это лишь на первый взгляд. Биолог и научный журналист Ирина Якутенко объясняет, какие глубоко заложенные особенности работы нашего мозга заставляют людей поступать иррационально, в том числе и с серьезным риском для жизни.

Когда-то полезный инструмент

Оценивая поступки других людей, мы по умолчанию пытаемся исходить из логических предпосылок, рационально взвешивая возможные положительные и отрицательные последствия. И поэтому недоумеваем, когда люди поступают явно себе во вред: ведь человеку, точно так же, как и нам, должно быть очевидно, что его действия не ведут ни к чему хорошему. Этот подход кажется сам собой разумеющимся: долгое время его исповедовали даже ученые-экономисты, которые строили свои модели развития экономики исходя из предпосылки, что люди всегда действуют разумно, стремясь максимизировать собственную выгоду. К их удивлению, такие модели категорически плохо предсказывали реальность: оказалось, что абсолютно рациональный Homo economicus совершенно не похож на реального человека, который постоянно принимает невыгодные для себя решения, руководствуясь эмоциональными порывами или подчиняясь «багам» в работе мышления.

Такие баги в науках о мозге принято называть когнитивными искажениями, и с середины XX века, когда специалисты всерьез занялись их изучением, они обнаружили множество таких мыслительных сбоев, систематизировали и объяснили их природу. Одними из пионеров исследований когнитивных искажений были американские психологи Даниэль Канеман и Амос Тверски. Книгу Канемана «Думай медленно… Решай быстро» (название которой было бы аккуратнее перевести как «Быстрое и медленное мышление») имеет смысл прочитать каждому, кто задавался вопросом о том, почему кто-то, например он сам, поступает настолько нелогично. В истории с отправкой на очень вероятную смерть за идеи, которые человек совершенно не поддерживает, когнитивные искажения играют очень важную роль.

Но прежде чем мы разберем основные мыслительные баги, которые заставляют людей безропотно ждать повестки, обсудим, какова природа этих искажений и как вышло, что они настолько радикально определяют наше поведение. Главная причина того, что ошибки мышления зачастую подменяют собственно мышление, заключается в том, что думать трудно. Логические рассуждения, построение цепочек доказательств, планирование, внимательный разбор ситуаций, поиск и оценка аргументов требуют огромного количества энергии. Когда ученые из Великобритании заставляли добровольцев выполнять задания, требующие постоянной концентрации, одновременно измеряя уровень глюкозы в крови, они обнаружили, что напряженно размышляющий мозг буквально высасывает сахар из кровотока.

Помимо колоссальной энергоемкости и времязатратности, думание — дискомфортный и утомительный процесс, поэтому неудивительно, что мозг при любой возможности пытается избежать его. Для этого он выработал то, что в английском языке называют shortcuts, более легкие обходные пути. Зачем запускать неповоротливую машину думания, когда можно принять решение быстро и без усилий, основываясь на каких-нибудь характерных признаках или подсказках? За миллионы лет эволюции такие обходные пути сформировались для множества самых разных процессов: от узнавания силуэта тигра в мешанине цветовых пятен до моментальной оценки примерного количества чего-либо. Более того, сознательная часть мозга, та, которую мы ассоциируем с нашей личностью, даже не отдает себе отчет, что какое-то решение было принято не потому, что оно правильное, а из-за автоматического срабатывания одного из обходных путей. Мы либо вовсе не задумываемся, почему поступили так, а не иначе, либо постфактум придумываем объяснения, не имеющие отношения к истинным причинам нашего выбора.

В значительной части случаев такие быстрые автоматические решения оказывались верными или, по крайней мере, не смертельными. В условиях, когда окружающий мир и поступающие из него стимулы тысячелетиями оставались примерно постоянными, а реагировать часто нужно было не мешкая, система когнитивных обходных путей была полезным инструментом, дававшим эволюционное преимущество: те, кто быстро принимали правильные решения, по сравнению с теми, кому приходилось размышлять над каждым шагом, получали фору в деле выживания и продвижения своих генов в череде поколений. В результате мозг каждого из нас постоянно опирается не на логику, а на всевозможные быстрые пути.

Как и любые другие универсальные алгоритмы, такие обходные пути принятия решений дают удовлетворительный результат только в части случаев. Более того, так как современный мир по сравнению с доисторической эпохой радикально усложнился, процент ситуаций, когда следование автоматическим реакциям приводит к иррациональным поступкам, тоже многократно возрос. Иначе говоря, бывшие когда-то выгодными обходные пути превращаются в когнитивные искажения. В ситуации с согласием людей ехать на войну за чуждые идеи зачастую происходит именно это: нелогичное поведение становится следствием «работы» сразу нескольких когнитивных искажений и человек совершает явно невыгодные действия, либо вовсе не отдавая себе отчета в том, а зачем, собственно, он так поступает, либо приводя какие-то невнятные объяснения в духе «ну, а как иначе?». Ниже мы разберем основные из этих искажений.

Предпочтение недеяния деянию

По-английски такой баг называется omission bias, и этим термином описывают наше предпочтение в ситуации, когда и действие, и бездействие несут возможные негативные последствия: считать последствия бездействия менее вредными, чем последствия действия. Этот баг очень ярко проявился на планетарном уровне во время пандемии ковида. Люди знали, что заражение коронавирусом может привести к тяжелой болезни и смерти. В то же время они слышали, что прививки тоже имеют побочные эффекты. При этом прививку они должны пойти и сделать себе или своим детям сами, а встреча с вирусом — только теоретическая возможность, не исключено, что она и вовсе не состоится. В случае осложнений от прививки человеку будет некого винить, кроме себя, то есть вся полнота ответственности ляжет на него. Никто из нас не любит нести ответственность, тем более, если речь идет о жизни и здоровье, поэтому люди предпочитали не прививаться, надеясь, что их пронесет и они не заразятся SARS-CoV-2.

Соображения, что вероятность осложнений от прививки ничтожно мала как сама по себе, так и по сравнению с риском тяжелых последствий ковида, и что встречи с вирусом, учитывая его распространение, избежать практически невозможно, во внимание не принимались: люди крайне плохо умеют оценивать вероятности. Это еще один баг нашего мозга, который миллионы лет эволюционировал в мире, где такого понятия попросту не существовало. В результате очень много людей умерли, заразившись ковидом без иммунной защиты, которую дает вакцинация.

Точно такой же механизм работает и в случае мобилизации. Как явка по повестке и отъезд на фронт, так и уклонение от призыва несут существенные риски: в первом случае это вероятность быть раненым или умереть (вынесем здесь за скобки необходимость убивать других людей), во втором — возможность получить штраф и/или сесть в тюрьму. При этом уклонение требует от человека активных действий: уехать в другой регион или за границу, бросить работу, расстаться с семьей. То есть будущее в любом случае оказывается туманным, а если человека поймают, то он еще и гарантированно получит наказание. Мобилизация же представляется лишь опцией: может, призовут, а может, и нет, а если все-таки призовут и отправят на фронт, то авось повезет и я выживу. Причем последний довод оказывается весьма весомым из-за двух других искажений: переоценки вероятности положительных исходов и неверной общей картины происходящего.

Переоценка вероятности положительных исходов

По-английски этот баг известен как optimistic bias, или предвзятость оптимизма. Люди склонны думать, что плохие вещи могут произойти с ними с меньшей вероятностью, чем хорошие. Задавая добровольцам вопросы о будущем, ученые выяснили, что значительное число людей уверены: для них лично риск стать жертвой преступления меньше, чем в целом по популяции. Множество курильщиков считают, что у них меньше шансов получить рак легких, чем у других курильщиков. Новички банджи-джампинга полагают, что они менее подвержены риску травм, чем остальные. Трейдеры убеждены, что уж они-то не разорятся, торгуя на бирже.

Предвзятость оптимизма работает как для позитивных, так и для негативных событий, но для негативных она выражена более ярко. Иначе говоря, люди существенно чаще верят, что не попадут в автокатастрофу, чем в то, что выиграют в лотерею. Иосиф Бродский выразил нашу убежденность в собственном благополучии в знаменитой строчке «Смерть — это то, что бывает с другими». Благодаря этому искажению люди могут заниматься повседневными делами, а не беспрестанно тревожиться о самосохранении. Уверенность, что глобально все будет хорошо, дает людям мотивацию ввязываться в долгосрочные проекты вроде рождения и воспитания детей, строительства дома или построения карьеры. С другой стороны, из-за ни на чем не основанной подспудной убежденности, что в будущем все как-то образуется, люди пренебрегают мерами профилактики и демонстрируют рисковое поведение. Итог — первое место среди основных причин смертности во всем мире уже много лет удерживают сердечно-сосудистые заболевания, риск развития которых радикально снижается при правильном образе жизни или хотя бы своевременном посещении врача и выполнении его рекомендаций (хотя для нашей глобальной неспособности предотвращать неприятности важную роль играют и другие когнитивные искажения).

Вера в собственную уникальность

Как показывают многочисленные эксперименты, большинство людей считают, что они более компетентны в выполнении самых разных задач, чем типичный представитель общества. Например, 88 % американских и 77 % шведских водителей уверены, что их уровень вождения выше среднего. Более того, половина американских водителей включают себя в группу 20 % водителей, которые водят наиболее безопасно. Шведские автомобилисты оказались скромнее: половина из них уверена, что принадлежат к числу 30 % самых осторожных водителей. Очевидно, что все эти утверждения математически невозможны, то есть огромный процент водителей значительно переоценивают собственные способности.

Более того, чем ниже компетенции человека в том или ином деле, тем выше он склонен оценивать собственные навыки. Этот феномен известен как эффект Даннинга – Крюгера, и он объясняется тем, что в отсутствие знаний и опыта в какой-то сфере человек даже не понимает, насколько плохо он реально справляется с задачей. В итоге люди, которые никогда не бывали на фронте, не могут трезво оценить, как мало они на самом деле готовы к выживанию в условиях боевых действий. А убеждение, что они справляются со многими повседневными задачами лучше остальных, вселяет в них уверенность, что и на линии соприкосновения они как-нибудь приспособятся и выживут. Это, в свою очередь, снижает их страх перед отправкой на войну.

Неверная общая картина происходящего

Важное условие для того, чтобы хоть насколько-то релевантно оценивать вероятность тех или иных событий, — соответствие картины происходящего у нас в голове и на самом деле. Если человек считает, что Земля плоская, он абсолютно уверен, что, отправившись по океану, скажем, на восток, нельзя через какое-то время приплыть в ту же точку с запада. Если человек полагает, что идет не война со значительным количеством жертв, а военная операция, причем она проходит целиком по плану, разве что с небольшими шероховатостями, его оценка возможных рисков увечий и смерти существенно снижается.

Даже если не брать в расчет откровенную ложь или замалчивание, форма подачи одной и той же информации оказывает определяющее влияние на то, как мы ее воспримем. Все по той же причине — наш мозг категорически не хочет думать, поэтому предпочитает формировать картину мира, основываясь на краткой выжимке, а не на тщательном анализе всех существующих фактов (который, строго говоря, и невозможен в полном объеме). В когнитивистике это называют эффектом фрейминга, framing effect. Канеман и Тверски описали его еще в 1980-х, показав, что в гипотетической задаче выбора между двумя препаратами от смертельной болезни люди чаще выбирают более рискованный вариант лечения, если сфокусировать их внимание на возможных смертях без применения этого средства. Но если при описании задачи сконцентрироваться на жизнях, спасенных при использовании менее опасного, но и менее действенного препарата, люди предпочтут не рисковать. Если в описании экономической программы сделать акцент на том, что она позволит 90 % людей сохранить рабочие места, ее поддержит намного больше народу, чем в ситуации, когда программа обещает 10-процентную безработицу.

В 2009 году ученые из Ноттингемского университета проверили эффект фрейминга на практике. 93 % аспирантов, собиравшихся участвовать в научной конференции, оплатили регистрационный сбор в первые дни после начала приема документов, если в письме с описанием порядка действий указывалось, что за позднюю подачу налагается штраф. Если же в письме сообщалось, что за раннюю регистрацию участники получат бонус при оплате (равный размеру штрафа из первого варианта письма), только 67 % аспирантов подали документы сразу. Аспиранты финансово и не только финансово зависимы, поэтому боязнь штрафа и возможных разбирательств с начальством подстегнула их отправить все бумаги как можно раньше.

Точно так же, если война подается как некое не слишком опасное, но увлекательное и даже героическое событие, которое при этом позволит добиться очень значимых и важных для страны целей, поехать на нее согласится куда больше людей, чем в ситуации, когда она выглядит не просто бессмысленным, а убийственным для будущего страны и живущих в ней людей мероприятием, к тому же с огромными рисками умереть или получить тяжелые травмы. И если первая точка зрения транслируется повсеместно, то для того, чтобы найти вторую, необходимо прилагать усилия, а нередко еще и обладать специальными навыками вроде использования VPN. Огромный процент людей не умеет и не хочет этим заниматься, в итоге в их картине мира война не выглядит такой уж страшной, а значит, решение поехать туда не кажется полным безумием.

Кроме того, как мы только что обсуждали (и как показано во многих исследованиях), люди имеют довольно поверхностные представления о значительной части явлений, особенно тех, с которыми они лично не сталкиваются. Такие представления, если человек специально не работает над тем, чтобы получить адекватную информацию, складываются из отрывочных сведений, рассказов знакомых, того, что было в самых доступных источниках, например в телепередаче или телеграм-канале, который читают все твои знакомые. Война для большинства людей не относится к числу тем первостепенной значимости — а вот о тюрьме, которая грозит отказникам, многие знают не понаслышке или как минимум существенно больше, чем о войне. Даже люди, которые никогда не сидели, так или иначе в курсе того, что происходит в исправительных заведениях, знают о пытках, унижениях и клейме, которое остается после возвращения «оттуда». В итоге такие люди могут бояться тюрьмы и «проблем с полицией» больше, чем фронта, хотя шансы лишиться жизни и здоровья на войне, очевидно, в разы больше, чем в местах лишения свободы.

Выученная беспомощность

Все описанные выше механизмы являются нормальными проявлениями работы здоровой психики. Но иногда люди соглашаются ехать на более чем вероятную смерть просто потому, что они отвыкли сопротивляться и не верят, что их действия способны что-либо изменить. Такое патологическое состояние называется выученной беспомощностью, и впервые его описал американский психолог Мартин Селигман еще в 1967 году. Ученый проводил опыты с собаками, которых сажали в тесные контейнеры и били током. Часть животных могла остановить истязания, нажав носом на специальный рычаг. Другие же не имели возможности контролировать происходящее, хотя поначалу, как и звери из первой группы, отчаянно пытались сделать что-то.

Во второй части опыта Селигман пересадил животных в другой контейнер, посередине которого была низкая перегородка. В одной части этого контейнера собаки ощущали разряды тока, в другой им ничего не угрожало. Почувствовав удары, собаки из первой группы очень быстро перепрыгивали перегородку и дальше сидели в безопасной части контейнера. Те псы, которые до этого убедились, что повлиять на ситуацию невозможно, не пытались перебраться за перегородку, а лежали и скулили, покорно ожидая следующего разряда.

Можно сказать (и именно это предполагает одна из основных теорий, объясняющих этот феномен), что выученная беспомощность — слом здоровых механизмов психики из-за длительного пребывания в невыносимой ситуации полного отсутствия контроля над мучениями. Второе объяснение в некотором смысле противоположно первому: оно гласит, что длительные неприятные воздействия, на которые мы не можем повлиять, не дают нам обучиться контролю. Но какая бы из гипотез ни оказалась в итоге верной, практический итог от этого не меняется: если люди (а опыты, пусть и менее жестокие, показывают, что мы реагируем аналогично собакам) долго находятся в ситуации, когда они никак не контролируют сваливающиеся на них неприятности, многие могут потерять всякую мотивацию противостоять им.

Можно предположить, что часть призывников, особенно из депрессивных регионов, где разительно выражено неравенство и произвол власть имущих, давно разуверились в том, что их действия способны хоть на что-то повлиять — особенно когда против них работает вся государственная машина. С другой стороны, «специальная военная операция», как минимум та, которую показывают в телевизоре, может представляться им своеобразным приключением, неплохой альтернативой унылой и безнадежной повседневности, в которой нет никаких перспектив. 

Зависимость от социума

«Ну как же я не поеду / не отправлю на фронт своего сына? Что скажут соседи?» или «Все пацаны знакомые едут, а я что?» — такие аргументы можно услышать во многих интервью с реальными и потенциальными призывниками. Зависимость от мнения окружающих и неспособность противостоять давлению общества, неважно, гласному или негласному — типичный сюжет произведений классической литературы, в которой такое поведение неизменно осуждается.

Но несмотря на недовольство писателей, социальность и социальная зависимость — неотъемлемая составляющая человеческой природы. Это утверждение давно не вызывает вопросов у ученых: множество исследований показывают, что общество влияет на самые разные аспекты не только нашего поведения, но также на мысли и убеждения, которые мы привычно считаем исключительно собственными. Мы отдаем предпочтение вещам, которые нравятся тем, кто нравится нам, и стараемся избегать вещей, которые по душе тем, кого мы не любим. Нам больше нравится та музыка, которая популярна у нашей референтной группы, хотя без социальных подсказок мы выбрали бы другую. Когда рядом есть еще кто-то, мы с меньшей вероятностью поможем жертве преступления или человеку в беде. В группе других людей мы ведем себя агрессивнее, чаще рискуем и меньше вкладываемся в общее дело. Иначе говоря, общество значительно влияет на нас, и не учитывать этот фактор как минимум недальновидно.

Еще в середине 1950-х американский психолог польского происхождения Соломон Аш показал, что человек в буквальном смысле готов не верить своим глазам, если так считают другие. В знаменитых опытах Аша доброволец сидел за столом с другими людьми, которые якобы тоже были добровольными участниками эксперимента по проверке зрения. Присутствующим показывали карточку с тремя нарисованными линиями очевидно разной длины и просили сказать, какая из них совпадает по длине с линией на второй карточке. Ошибиться было сложно — в контрольных опытах, когда угадывающий был один, точность ответов приближалась к 100 %. Однако в группе «добровольцев» все по очереди называли неправильную линию — очевидно более короткую или более длинную, чем линия со второй карточки. Когда очередь доходила до единственного реального участника, в значительном проценте случаев он тоже давал неправильный ответ. В среднем доля неверных ответов составляла 36,8 %. Если мнения «добровольцев» относительно длины линий разделялись, испытуемые чаще давали верный ответ. Если же все присутствующие указывали на неправильную линию, процент тех, кто находил в себе силы пойти наперекор обществу, оказывался минимальным.

В ситуации, когда давление исходит не от незнакомцев, а от относительно близких людей, сопротивляться еще сложнее. Соседи, друзья и родные составляют важнейшую часть не только привычного мира, но и самоидентификации, конфликт с ними равнозначен потере базовых основ существования, не говоря уже об ожидаемом социальном осуждении, которое крайне тяжело переносить даже очень устойчивым людям. Чтобы избежать всего этого, даже если такое желание не проговаривается на сознательном уровне, люди соглашаются ехать на фронт, хотя не поддерживают войну или никак не относятся к ней, боятся, не хотят убивать других людей и так далее. Потом они, возможно, пожалеют о своем поступке, но в моменте негласный прессинг слишком силен, чтобы противиться ему. Классический пример такого подхода описан в рассказе Ивана Тургенева «Муму».

Внешние факторы

Помимо когнитивных искажений и различных психологических факторов, решение ехать воевать может быть банально связано с тяжелым материальным положением. Участникам боевых действий обещают выплачивать хорошее даже по меркам Москвы жалованье, во многих регионах такие деньги и вовсе считаются баснословными. И если у человека нет работы и перспектив найти ее, если на его попечении находятся дети или немощные родители, если его семья давно живет за чертой бедности без перспектив когда-либо выбраться из этой категории — поездка в Украину может представляться доступным вариантом вырваться из этого мрака.

Что делать

Сочетание всех этих — и многих других — типичных для нашего мозга когнитивных искажений, а также действие внешних факторов радикально влияют на мировосприятие людей, не протестующих против отправки на фронт. С их точки зрения такое решение является логичным и непротиворечивым, а другие варианты, наоборот, представляются затратными или даже неприемлемыми. Это имеет смысл осознать всем, кто задается недоуменными вопросами в духе «Как они могут так поступать, это же очевидное безумие?». Это безумие в картине мира вопрошающего, но у тех, кто прямо сейчас едет на сборы или готовится получить повестку, картина мира может быть совершенно иной. Чтобы повлиять на их решение, нужно расширить представления человека о происходящем, и проще всего это сделать, используя сильные эмоциональные стимулы: рассказ об ужасах войны, желательно с иллюстрациями; описание того горя, которое ждет близких после получения известия о смерти; оптимистичное, насколько это возможно, описание будущего человека в случае решения убегать.

Такие эмоциональные зарубки могут создать в представлениях человека еще один «центр притяжения», который будет задавать направление мыслей и поступков. Но вероятность успеха в любом случае не слишком высока: пропаганда, весьма умело манипулирующая бесхитростными, но зато ясными и сильными эмоциональными маркерами, годами создавала картину мира, в которой отъезд на войну является правильной опцией. Бедность и неравенство, с одной стороны, внушение, что твои действия ничего не решают, пресловутый негласный договор не лезть в политику в обмен на то, что государство обеспечивает стабильность или ее видимость — с другой. Всё это тоже годами формировало предпосылки для того, чтобы люди безропотно соглашались пожертвовать самым дорогим, что у них есть, — жизнью — ради мутных идей, придуманных незнакомыми им людьми с неясными целями. Но в любом случае без понимания истинных механизмов происходящего вытащить человека за пределы порочной парадигмы, в которой безумные решения кажутся логичными, невозможно.