Зачем Путину война
Дело не только в президентском рейтинге. Агрессивная внешняя политика ведет Россию к изоляции, которая поможет путинской элите сохранить доминирующее положение и захваченные активы, считает политолог [мы убрали имя, чтобы не подставлять автора: «Важные истории» признаны нежелательными в России]
Исследователи стараются объяснить эксцентрический и агрессивный внешнеполитический курс Кремля, понять его логику и реальные цели. Зачем Путину война? Эти попытки, однако, ведут к другому, более общему вопросу: а чем вообще руководствуются авторитарные режимы при выборе внешнеполитического курса? Являются ли эскалация конфликта с Западом и приготовления к реальной войне с Украиной ответом на внешние угрозы или продиктованы внутриполитическими причинами?
Внешняя внутренняя политика
Некоторые выгоды эскалации видны невооруженным глазом. Кем был Путин ровно год назад? Он был человеком, которого мир обвинял в попытке убийства лидера оппозиции с помощью запрещенного химического оружия. И даже президент США односложно поддержал это обвинение. Внутри страны десятки миллионов человек смотрели фильм о дворце Путина, в котором он представал тонущим в роскоши боссом могущественной мафии.
Сегодня тот же Путин выглядит человеком, готовым начать большую войну, чтобы защитить российские интересы и предотвратить окружение России силами НАТО. Мировые лидеры наперебой летают к нему и подчеркнуто уважительно обсуждают его озабоченности и претензии. Никто не вспоминает ни о дворце, ни о попытке убийства Алексея Навального, ни о разворачивающихся все шире в стране репрессиях. Это ли не убедительная выгода от эскалации? Fighting fire with fire, или, по-русски, клин клином вышибают.
Существует и более глубокая перспектива, объясняющая динамику путинских эскалаций. В 2011 году, объявив о намерении вернуться в президентское кресло, Путин впервые столкнулся с массовыми протестами. Его знаменитый рейтинг находился на минимумах. Риторика антипутинизма стала важной частью внутриполитической повестки. Кремль ответил на это усилением контроля над медиа, выборочными репрессиями, ужесточением законодательства о демонстрациях и митингах. В результате в 2013 году организационный потенциал оппозиции был подорван, митинговое ралли сошло на нет. Но рейтинг не вырос. Легитимность Путина как авторитарного лидера, его безальтернативность в российской политике не были восстановлены. Лишь после аннексии Крыма и бойни в Донбассе рейтинг вновь взлетел. «Слабый Путин» растворился в дыму победоносной войны.
Столкнувшись с рядом серьезных вызовов в конце 2020 — начале 2021 года — раскрытое покушение, фильм о дворце, массовые протесты, захватившие на этот раз и провинцию, — Путин вновь предпринял контрнаступление на оппозицию и независимую прессу, отправил в тюрьму и выдавил из страны десятки оппозиционеров, объявил вне закона организации Навального. И в целом вновь успешно подорвал потенциал оппозиции. Однако, как и в прошлый раз, это не привело к восстановлению путинской диктаторской легитимности. Рейтинг остался на прежнем уровне, а протестное голосование на прошлогодних выборах удалось нейтрализовать лишь с помощью фальсификаций. То есть проблема пока решена только наполовину.
Национальные интересы: два нарратива
Однако эта аргументация не вполне убеждает тех, кто склонен видеть в действиях Кремля приверженность национальным интересам — традиционным страхам и ценностям российской внешней политики. И здесь самое время присмотреться к этим интересам и обсудить более глубокие взаимосвязи внутренней и внешней политики.
В России уже несколько веков существуют два главных нарратива, описывающих ее взаимоотношения с внешним миром.
Первый рассматривает Россию как огромную и исключительно богатую территорией и природными ресурсами страну, что и определяет ее потенциал великой державы, так сказать, по рождению. Окружающие страны завидуют этому богатству и боятся этого потенциала, а потому стремятся расчленить Россию, подорвать изнутри или ограничить возможности полной реализации этого потенциала. Главная задача России — противостоять этим враждебным действиям, опираясь на внутренние силы. Это нарратив охраны и защиты.
В России много лет конкурируют два нарратива о взаимоотношениях с внешним миром. Смысл одного в том, что Россию надо сберечь, за это отвечают львы. Смысл другого — Россию надо развить, этим занимаются лисы. Сейчас господствует первый нарратив, поэтому у власти стоят львы, которых мы называем силовиками.
Второй нарратив, пожалуй, не менее исторически укоренен и столь же известен практически каждому жителю. Здесь Россия также рассматривается как богатая территорией и природными ресурсами страна, обладающая значительным потенциалом, который остается нереализованным в силу недоразвитости России, технологического, экономического и социального отставания от Запада. Необходимо совершить рывок и догнать Запад, чтобы вполне раскрыть этот потенциал. Это нарратив модернизации и догоняющего развития.
Эти два нарратива постоянно соперничают в общественном мнении и по-разному определяют приоритеты национальных интересов, соответствующих политических целей и необходимых действий. Что обычно ускользает здесь от анализа, это то, что эти два нарратива и заданные ими политические приоритеты требуют принципиально разных компетенций от лидеров и элит, занимающих командные высоты. В первом случае это компетенции охраны, поддержания порядка, а в целом — компетенции насилия. Во втором — компетенции заимствования, адаптации технологий и институтов, заключения альянсов и торга. Два нарратива задают не только соперничество приоритетных целей в общественном мнении, но также соперничество двух типов элит, ориентированных на разные компетенции и разные механизмы управления (институты).
В периоды, когда в России популярен первый нарратив, на верху управленческой пирамиды доминирует тот тип элит, который Вильфредо Парето вслед за Макиавелли называл львами и который мы обычно называем силовиками. В те периоды, когда актуальным становится второй нарратив, на сцену выходят те, кого Парето и Макиавелли называли лисами. Смена доминирующего нарратива влечет за собой неизбежную перегруппировку элит.
Львы и лисы
Взглянув с этой точки зрения на историю России последних десятилетий, мы можем сказать, что с середины 1980-х, с горбачевского поворота, и до начала 2000-х в российской политике доминировали лисы, выдвигавшие на авансцену национальных интересов задачи догоняющего развития, заимствования и прагматичной кооперации с Западом. Важно помнить, что именно на этот период пришлась массированная приватизация, и лисы, располагая прочными политическими позициями, активно использовали их себе на пользу в этом процессе.
Однако в начале 2000-х, с приходом в Кремль Путина, российскую политическую сцену все более плотно заселяют львы, или, по-нашему, силовики. А после 2012 года их доминирование в системе управления становится абсолютным. Не стоит забывать также, что за 20 лет путинского лидерства произошло масштабное перераспределение приватизированных активов, преимущественно в пользу львов. Теперь перед ними, так же как перед самим Путиным, стоит вопрос о закреплении своих доминирующих позиций и передаче этих позиций и захваченных активов следующему поколению политиков и собственников — своим детям и наследникам.
Причем если в 2000-е казалось, что Путин и его правительство располагают компетенциями как первого, так и второго типа, обеспечивая и рост экономики, и наведение порядка, то в 2010-е рост экономики резко замедлился. И это ставит под сомнение способности путинской элиты в этой сфере, возвращая актуальность повестке модернизации. А значит — открывает перспективы для усиления позиций лис в российской политике. Ясным указанием на это стали как модернизационная риторика медведевского президентства, так и протесты 2011–2012 годов, обнаружившие наличие социальных групп с новыми повестками, выходящими за рамки идеалов порядка и стабильности.
Горбачев или Сталин? Изоляция как стратегия
На этом фоне и происходит крымский поворот в российской политике. Аннексия Крыма, которая представала как символическое возвращение элизиума СССР и прилагающегося к нему бейджа сверхдержавы, не только создала неразрешимую проблему в отношениях России с Западом, но и заблокировала любые попытки возвращения к модернизационному вектору внутри страны. Аннексия Крыма и конфликт с Западом стали рычагом маргинализации лис, подрыва их политического влияния. И тогда, и сейчас высокий градус конфронтации гарантированно провоцировал Запад на ответные действия, которые позволяют представить нарратив о защищающейся России как безальтернативный и единственно возможный. Навязать представление о нем как о консенсусной доктрине национальных интересов.
Аннексия Крыма и конфликт с Западом оттесняют лис на обочину, подрывают их политическое влияние. Львам удалось навязать свой нарратив защищающейся России как консенсусную доктрину национальных интересов.
Типологически сходными развилками российской истории можно считать 1930-е и 1980-е годы. В первом случае Сталин решительно расправился с правой фракцией в большевистском руководстве, сделав выбор в пользу форсированной индустриализации и милитаризма. Во втором случае Горбачев, напротив, сделал решительный выбор в пользу модернизации и конвергенции, результатом чего стала эпоха господства лис и развернутая под их контролем приватизация.
Предпочтения Путина в рамках этой альтернативы вполне очевидны. Однако было бы упрощением рассматривать их исключительно как личные предпочтения или даже предпочтения некоего узкого круга. Представители элит первого типа — львы, силовики — занимают сегодня доминирующие позиции не только на верху управленческой пирамиды, но и по всем ее этажам, равно как и в бизнесе. Антизападничество и изоляционизм являются для них не формальной, а реальной идеологической и опознавательной рамкой, подкрепленной соответствующими компетенциями (контроль, охрана, субординация, силовое давление) и институциональными предпочтениями.
Изоляция России является поэтому не сопутствующим эффектом конфронтации, а ее целью, как это ни парадоксально звучит. Изоляция призвана нивелировать модернизационный эффект двух с половиной десятилетий прозападной ориентации России. Она обеспечивает функционирование закрытой перераспределительной модели экономики, в которой доходы от экспорта ресурсов оказываются в значительной степени в руках государства и идут на поддержку доминирования львов. Этих ресурсов вполне хватает для покупки критически необходимых технологий и оборудования и для содержания большого силового аппарата. В то же время эта модель не допускает значительного проникновения в страну иностранного капитала, который не только составил бы конкуренцию национальным капиталам, патронируемым традиционными элитами, но и усиливал бы позиции модернизационных элит, более приспособленных к взаимодействию с внешним миром.
Принесение в жертву российских экономических интересов выглядит не так уж иррационально, если вспомнить, что речь идет о сохранении доминирующего положения в российском политикуме и о передаче захваченных активов наследникам. Санкции, политическая и экономическая изоляция, сопровождающаяся резким ослаблением конкурирующей элитной группы и используемых ей политических нарративов, создает наиболее безопасные условия для такой передачи.