Возможно ли найти и наказать российских военных, совершивших изнасилования в Украине?

После освобождения Бучи и других городов Киевской области миру стало известно о массовых убийствах и изнасилованиях, в том числе детей и пожилых людей, российскими военными во время оккупации. Глава посольства Британии в Украине Мелинда Симонс обвинила армию России в сознательном использовании изнасилований в качестве военного оружия. При этом до суда пока что дошло только одно уголовное дело. Вице-премьер Украины по евроинтеграции Ольга Стефанишина назвала сексуальное насилие «самым замалчиваемым преступлением войны», даже примерные масштабы которого до сих пор неизвестны. 

Днепровский адвокат и правозащитница Юлия Сегеда 15 лет помогает жертвам домашнего насилия, а сейчас — женщинам, пострадавшим во время войны в Украине. Совместно с юристами из разных стран и международной федерацией за права человека FIDH она также пытается побороть систему и раскрыть масштабы сексуальных преступлений российских военных. 

Юлия Сегеда рассказала «Важным историям» о том:

• возможно ли найти и наказать преступников, совершивших изнасилования во время войны, а их жертвам выплатить компенсации;

• почему до сих пор неизвестно даже примерное количество пострадавших от сексуального насилия со стороны российских военных;

• как раньше украинская полиция расследовала дела о гендерно обусловленном насилии и что изменилось после начала полномасштабного военного вторжения России. 

— Как к расследованию сексуализированных преступлений в Украине относились в мирное время?

— В статусе адвоката я уже работаю 22 года. И еще задолго до войны своей личной миссией выбрала защиту женщин и детей, потому что ко мне всегда обращалось много женщин, пострадавших от домашнего насилия. Но на тот момент в законодательстве Украины еще не было такого понятия. 

Юлия
Сегеда

днепровский адвокат, правозащитница, волонтер

Закон «О предотвращении и противодействии домашнему насилию», в котором содержатся действенные механизмы защиты [от агрессора] (например, контроль со стороны полиции за поведением обидчика, изменение насильственного поведения обидчика; подобный закон так и не приняли в России, а за поддержку законопроекта о противодействии домашнему насилию российский центр «Насилию.нет» признали иностранным агентом. — Прим. ред.), в Украине приняли только в 2017 году. Период до этого времени я могу охарактеризовать как страх и ужас, потому что я со своими клиентками билась как головой в железобетонную стену, — насилие в семье считалось бытовухой. В обществе воспитывалось толерантное отношение к насилию, особенно к насилию в семье: «бьет — значит любит», «сор из избы не выносим». С детства девочкам говорили, что если в семье происходит ссора, что надо сделать? Нужно закрыть дверь, чтобы соседи не услышали. Почему? Потому что это позор, соседи будут издеваться и насмехаться. Будет все что угодно, только не сочувствие или реакция полиции. А в правоохранительных органах ведь тоже работают люди, которые вышли из этого самого общества. У них тоже не было сочувствия по отношению к пострадавшим женщинам. 

— В этом смысле ситуация не отличается от российской.

— Но после 2017 года, [когда был принят закон о домашнем насилии, в полиции] прошли различные обучения, совещания. Спустя пять лет мы постепенно движемся к более-менее цивилизованному подходу и к европейским стандартам в системе реагирования на домашнее насилие, но нам еще многому предстоит научиться. 

Кейс моей клиентки Марины Полях — яркое тому подтверждение (Марина Полях обвиняется в умышленном убийстве своего сожителя кухонным ножом во время ссоры; Юлия Сегеда доказывает, что это была необходимая самооборона; на протяжении двух лет Полях подвергалась физическому и сексуальному насилию со стороны сожителя, он также избивал ее дочь и угрожал их убить, она более 20 раз обращалась с заявлениями в полицию. — Прим. ред.). Только в моей практике десятки подобных дел, но случай Полях стал резонансным, потому что полиция проигнорировала много заявлений от нее. Я заявила, что буду обжаловать любой не оправдательный приговор вплоть до Европейского суда по правам человека (ЕСПЧ). Пока фактически у женщины, на которую напал агрессор, два варианта: убить и сесть или умереть. Нужно изменить эту систему. 

Или в случае с изнасилованием несовершеннолетней девочки в 2018 — я консультировала пострадавшую сторону в этом деле. После того как в интернете опубликовали короткую криминальную сводку о том, что произошло изнасилование, девочка стояла в час ночи на автобусной остановке, 90 % комментариев были: «А что она там делала ночью?», «А где была ее мама?» или даже «В цене не договорились!». Поэтому, к моему большому сожалению, мы еще не совсем цивилизованные в этом вопросе. 

— Чем вам приходится заниматься после полномасштабного вторжения России в Украину?

— С 24 февраля этого года я снова много занимаюсь волонтерством — совмещаю помощь фронту со своей правозащитной деятельностью. С 2014 года я вместе с медиками собирала украинской армии упрощенные варианты натовской аптечки и обучала военных, как ими пользоваться. Сейчас армии нужны автомобили, поэтому я ездила на границу, забирала машины и перегоняла их на фронт. Я практически жила за рулем. При этом на мой телефон, который можно найти в интернете как телефон правозащитной организации, стало поступать очень много звонков. Люди рассказывали про поврежденное или уничтоженное имущество, про обстрел эвакуационных автомобилей, про ранения детей, про насилие и про сексуальное насилие. Особенно много звонков было после освобождения Киевской области. Тогда я получала десятки звонков в день, а ведь мой номер не единственный, который можно найти в интернете. 

И вот ночная дорога, я за рулем, мне звонят, я останавливаюсь, слушаю. Стараюсь не дать понять, что я плачу, но я плачу. В какой-то момент я поняла, что плачу круглосуточно, пропускаю все эти истории через себя. Сейчас звонков меньше, потому что такие волны начинаются сразу после освобождения какой-то территории: пострадавшие рассказывают, что с ними было во время оккупации. 

Кроме того, в нашу сеть общественных организаций Днепра, которые помогают женщинам и детям, пострадавшим от домашнего насилия, — «Пани Патронесса» — обращаются волонтеры из разных областей. К ним попадают беженки с детьми, рассказывают о пережитом сексуальном насилии, но волонтеры просто не знают, что делать с такими сообщениями. Мы провели для них вебинар о первичных шагах в таких случаях: акцент делали на медицинской и психологической помощи, а уже во вторую очередь — на юридической. А потом к нам обратились из органов полиции с просьбой провести такой же вебинар. Это меня очень сильно порадовало. Я сначала готовилась психологически встретиться опять со стереотипами [о сексуальных преступлениях]. Но после тех безумных зверств, с которыми они столкнулись в расследовании преступлений с февраля, у них что-то кардинально поменялось в сознании. Мне понравился их отклик, мы говорили на одном языке, и я почувствовала изменение отношения к этой теме. На вебинаре были даже начальники департаментов полиции. Поэтому если такие изменения происходят в головах у начальников, то у меня есть надежда, что они донесут их и до своих подчиненных на всех уровнях. 

— Если у полиции изменилось отношение к делам о сексуальном насилии, стали ли женщины активнее заявлять в органы о том, что они пережили? Кажется, что во время войны может быть проще рассказать о насилии со стороны врага, потому что в такое время обществу не до осуждения в духе «сама виновата», а полиции сложнее никак не реагировать на заявления. 

— Не совсем так. Почти все женщины, с кем я общалась, спрашивают: «А будет какой-то результат? Привлекут к ответственности?» Но с юридической точки зрения собрать генетический материал [для возбуждения уголовного дела] можно только в течение определенного периода (сбор улик об изнасиловании включает в себя осмотр тела потерпевшей, сбор образцов крови, мочи и волос, мазков с поверхности кожи, одежды, нижнего белья, а также сбор всего, что потенциально содержит ДНК преступника на месте преступления. — Прим. ред.). Но с момента преступления проходит слишком много времени до того, как [оккупированные территории и людей на них] освобождают. Вероятность привлечения конкретного человека к ответственности крайне мала. 

Поэтому если в обычное время в качестве психологических блоков заявить о случившемся у женщин я замечала стыд, боязнь осуждения, то сейчас еще есть такой ступор: «Его же все равно не найдут!» Сегодня она расскажет о пережитом сексуальном насилии, об очень глубокой травме, а что будет завтра? Донести этот случай до сведения полиции, чтобы, может быть, когда-то в каком-то суде это прозвучало или в будущем помогло для иллюстрации общей картины? Нам, конечно, важно понимать общий уровень зверства. А у пострадавшей женщины есть только она, есть ее жизнь, есть травмирующие ее факты, и она хочет избавиться от них как можно быстрее. Она хочет об этом забыть. Она думает о себе, а не о глобальной политике: «Если я сейчас расскажу об этом, как изменится моя жизнь? Стоит ли оно того? Чем я помогу и кому?» Мне было сложно отвечать на эти вопросы.

— Из тех женщин, которые вам звонили, хоть кто-то написал заявление?

— Я не думаю, что хотя бы одна все-таки обратилась в полицию. Поэтому эти преступления были, есть и будут латентными (преступления, о которых в течение определенного периода не было известно правоохранительным органам. — Прим. ред.). Рассказать об этой беде женщина сможет, если она будет уверена в том, что она получит хотя бы какую-то защиту, а не просто в Украине будет, грубо говоря, папочка с уголовным делом. Даже если поимка преступника и привлечение его к ответственности маловероятна в такой ситуации, может ли женщина все равно получить хоть какую-то сатисфакцию? Мы с коллегами из разных стран и Международной федерацией за права человека (FIDH) активно ищем возможные пути защиты прав этих женщин в международных институциях. Например, вырабатываем возможный механизм компенсации. Конечно, вопрос не в деньгах, но женщина имеет право на денежную компенсацию. И нужно найти для нее такой способ. 

— Почему, несмотря на то, что женщины вряд ли смогут сейчас добиться наказания для насильника, важно сообщать о сексуальных преступлениях?

— Есть еще и такой более глобальный уровень, что в международном уголовном суде ответственность несут не конкретные солдаты, а высшее руководство. И поэтому важно показать, что это не единичные случаи, когда какой-то солдат вдруг сделал, что насилие над украинцами никак не наказывается высшим командованием этих воинских частей, а значит, оно одобряется. Иначе не было бы такой массовости и системности. Поэтому глобально, когда каждый кейс будет сложен в объемную статистику, — это станет показателем системности для прокурора Международного уголовного суда (МУС). 

— Получается, чтобы Международный уголовный суд мог привлечь к ответственности высшее военно-политическое руководство России за массовые изнасилования российскими солдатами украинских граждан, нужно показать статистику по таким преступлениям. Но пока официально не было озвучено даже примерное количество совершенных сексуальных преступлений с 24 февраля. Почему? 

— Потому что сексуальные преступления попадают в самую большую часть официальной статистики военных преступлений — нарушение законов и обычаев ведения войны (на момент публикации Генпрокуратура Украины зафиксировала 18 574 военных преступлений с 24 февраля; они разбиты по трем статьям Уголовного кодекса Украины: нарушение законов и обычаев ведения войны (96 %), планирование, подготовка или развязывание и ведение агрессивной войны и пропаганда войны; также отдельно выделено небольшое количество других преступлений. — Прим. ред.). Их не выделяют отдельно в статистике, потому что нет понимания, что это необходимо. Но я считаю важным провести инвентаризацию этих задокументированных насильственных преступлений и выделить в отдельную статистику сексуальные преступления. Кроме того, это даст возможность женщине получить именно специализированную комплексную помощь как пострадавшей от сексуального насилия. Сейчас же эти пострадавшие в общей массе с теми, кто потерял имущество, например. 

— Почему это так важно сделать? 

— Мы много лет боремся, чтобы гендерно обусловленное насилие (такая формулировка, принятая международным сообществом взамен «насилия в отношении женщин», подчеркивает, что женщины подвергаются насилию прежде всего из-за своей половой принадлежности. — Прим. ред.) было во внимании и правоохранительных органов, и в целом общества. Мы боремся за то, чтобы у общества не воспитывалась толерантность к такому насилию, потому что, на мой взгляд, это наиболее опасный вид преступления. Только потому, что ты женщина, что тебе «не повезло» родиться в этом мире женщиной — ты подвергаешься насилию. Такие преступления — это демонстрация своей власти над женщиной, ее принижение. С какой огромной разницей женщины получили избирательное право, право защищать себя. Мы должны прогрессировать дальше, а не регрессировать, именно поэтому нельзя прятать или не замечать эти преступления в общей статистике.  

И даже если говорить чисто юридически, сексуальное насилие в международном гуманитарном праве выделено как отдельное и особо заслуживающее внимания правонарушение (в 1998 году МУС включил в определение военных преступлений и преступлений против человечности изнасилование и любые другие формы сексуального насилия; МУС обладает юрисдикцией в отношении таких дел, в частности когда они совершаются широкомасштабно, систематически или в рамках плана или политики во время войн. — Прим. ред.). Хоть это произошло не так давно: только после массовых изнасилований во время конфликтов 1991–1995 годов в бывшей Югославии и в Руанде (Международные уголовные трибуналы квалифицировали изнасилования и любые акты сексуальной агрессии, совершенные в ходе этих конфликтов, как «военные преступления и преступления против человечности»; до этого времени изнасилование не упоминалось даже в списке военных преступлений в Нюрнберге после Второй мировой войны. — Прим. ред.). 

— Могут ли волонтеры и общественные организации независимо собирать сейчас данные об изнасилованиях? 

— Как бы мне и другим правозащитникам ни хотелось узнать масштабы этих преступлений, мы также понимаем, что это конфиденциальная информация и мы не имеем к ней доступа. Максимально полные известные данные о количестве изнасилований сейчас есть только у правоохранительных органов Украины. Когда после оккупации идет освобождение территорий, туда первыми заходят не общественные организации, а сводные следственные группы, которые опрашивают людей. Также на сайте Генпрокуратуры Украины есть специальная онлайн-форма, где можно сообщить, если ты стал свидетелем военного преступления или потерпевшим, а потом они уже свяжутся для уточнения всех деталей. Вот почему правоохранительные органы всегда будут основными документаторами этих преступлений. И собранные в уголовных делах материалы — это и есть первичное и самое важное документирование. 

Есть общественные организации в Украине, которые собирают волонтеров для документирования военных преступлений и затем передают данные полиции. У них, например, есть систематизации по территориям: обстрелы жилых домов, больниц, телевизионных вышек, церквей, культурных объектов и информация о пострадавших от этих обстрелов. Но они тоже не собирают отдельно сексуальные преступления. 

Например, есть группы, которые даже в центрах приема и помощи беженцам предлагают задокументировать повреждение имущества, разрушение жилья… Но ведь так не будешь предлагать рассказать об изнасиловании. Только когда женщина найдет в себе силы об этом рассказать, она скажет. И это произойдет, если, во-первых, она будет чувствовать себя в безопасности, во-вторых, если она будет уверена в корректности отношения к ней, в-третьих, если она будет знать, что получит комплексную помощь и поддержку, конфиденциально и без ретравматизации. 

Если вы хотите рассказать о военных преступлениях, которые совершили российские военные на территории Украины, свяжитесь, пожалуйста, с нами по почте ​​letter@istories.media или через бот в Telegram @mail_to_istories_bot

Редакторка: Алеся Мароховская