«Сказал, что их там как пушечное мясо используют, а по новостям все врут»

На этой неделе на Дальнем Востоке проходят похороны солдат, погибших во время «военной спецоперации» в Украине. «Важные истории» поговорили с близким родственником одного из погибших военнослужащих о том, почему он решил связать свою жизнь с российской армией и при каких обстоятельствах погиб. 

Мы вынуждены изменить имена погибшего и его родственников, так как «Важные истории» признаны нежелательными в России. Мы также скрыли географические данные — из-за закона об ответственности за дискредитацию вооруженных сил России и закона, запрещающего сбор сведений об армии. 

Геннадий, близкий родственник погибшего солдата: 

Вчера (13 марта. — Прим. ред.) жене Паши пришла телеграмма из военкомата, что ее муж погиб. Просили явиться в воинскую часть с родственниками для «дальнейшего инструктажа». Когда мать и жена Паши пришли туда, никаких подробностей им не дали. Сказали, что Паша погиб «во время спецоперации на территории Украины, при взятии аэропорта», но не сказали, какого. У них там все очень секретно. Им принесли соболезнования, сказали: ну вот, война, кто ж знал… Но все было по-бытовому, про Пашу как про героя никто не говорил. 

Сейчас его тело на судмедэкспертизе в Ростове-на-Дону, говорили, что гроб довезут до нашего города в пятницу-субботу. Армия обещала оплатить похороны. 

С самого первого дня войны я был подписан в телеграме на канал «Груз 200» (имеется в виду украинский канал «Ищи своих», куда выкладывали фотографии погибших и взятых в плен российских солдат. — Прим.ред.). Каждое утро у меня начиналось с того, что я смотрел эти фотографии и надеялся увидеть Пашу среди живых, среди пленных. Но я его там не нашел. Когда мне позвонил Пашин папа сказать о его смерти, разговор длился пять минут: он матерился, а я не произнес ни слова. Я плакал.

Паше 24 апреля должно было исполниться 34 года. Он родился и вырос в небольшом городке на Дальнем Востоке. У него есть младший брат, у них разница в пять лет. Их папа родом из Мариуполя, мама родилась в ГДР, а потом ее семья перебралась в Украину. Но познакомились они не там, а в России. В Советском Союзе давали квартиры и расселяли людей по всей стране. Родителям Павла (они тогда не были знакомы) дали жилье в одном городе, там они встретились, там родили двоих сыновей. 

Растили детей в девяностые. Как жили? Не могу сказать, что хорошо. Сыновей, конечно, любили. Но это был плохой уровень жизни — выживание. Родители постоянно работали, не могли даже заболеть, по мелочи подворовывали на заводах. Брали подработки, чтобы прокормить семью. 

В школе Паша был троечником, постоянно отвлекался. Но не был хулиганом, потому что добрый. Родители его — нельзя сказать, что какие-то интеллектуалы, они из рабочей среды. Папа работал строителем, мама — слесарем-маляром. Сейчас мать на пенсии, отец работает сторожем на железной дороге. 

У Паши и его младшего брата Сергея были хорошие отношения, Паша всегда защищал брата. Но при этом иногда сам его дубасил — как старший брат. Паша и Серега очень отличались характерами, поведением. Характер у Паши был тугой, я бы сказал, упертый. Паша выбрал войну, а Сергей пошел в «свободный мир». 

В 18 лет Пашу забрали в армию. После службы он решил там остаться: стал контрактником. Он не видел перспектив у себя в небольшом городке. А какие перспективы? Средняя зарплата 15–20 тысяч рублей, люди в основном работают за 15 тысяч, все парни сдают металлолом, принимают наркотики, как-то пытаются выживать. Пашу это, конечно, не устраивало. Армия давала гарантии: квартиру, зарплату тысяч 60, что для нашего города очень много.

Большинство одноклассников Паши спились. В городе негде работать, нечего делать. Либо можно устроиться на полставки грузчиком и таскать на складе мешки, по вечерам выпивать, чтобы забыться, а утром просыпаться и снова идти на работу. Русская глубинка! Наверное, это так везде. Хорошо живет никто. 

Когда Паша пошел в армию, он очень изменился. Ему как будто там промыли мозги. Он «раскачался», стал крупнее. В армии он выбрал путь «настоящего мужчины», который защищает и служит родине. Там же у него проявились консервативные взгляды. При этом он не поддерживал президента, не считал его лучшим, но и против ничего не имел — это ведь тот президент, который дал ему работу, жилье, ту самую «стабильность». 

Помню, мы обсуждали митинги, связанные с Навальным, которые были по всей России. Паша не был на стороне митингующих, но не был и на стороне государства. Он тогда сказал: «Если президент отдаст армии приказ стрелять по мирному населению, этого никогда не будет. Военные никогда не пойдут на мирных граждан». Видимо, это касалось только российских граждан. 

Мы сильно с ним разошлись после того, как он вернулся из армии. Пашу стало сложно понимать. У нас осталось очень мало точек соприкосновения, мы могли обсуждать только семейные дела. С младшим братом то же самое: у Паши интересы — армия и война, у Сережи — кафе, рестораны, прогулки, он поехал учиться в другой город. Хотя до армии были не разлей вода: два брата — два лучших друга. Паша даже обвинял младшего брата, что тот уехал в Петербург, живет там спокойно, учится, такой гуманист и миротворец, а сам он остался в родном городе помогать родителям. Он ведь поэтому и пошел в армию: деньги не на машины тратил, не на свои мечты, а на то, чтобы помогать маме с папой. Потом у него появилась и своя семья. 

Как он познакомился с женой, я не знаю. Знаю, что она учитель в школе. Она тоже всегда была консервативных взглядов, смотрела телевизор и верила ему. Но сейчас ее заставляют школьникам рассказывать про Украину и «спецоперацию», а она отказывается: говорит, чтоб родители сами своим детям врали.

Лет десять Паша по России ездил, его перебрасывали по разным частям, в учениях участвовал. Он расхваливал страну, показывал фотографии невероятной красоты: какие-то пещеры, тайга, степи. Туда, где они были на учениях, тяжело попасть — они-то на вертолете туда летели, он все фотографировал с высоты птичьего полета. Он был доволен страной, был патриотом и правда любил Россию. 

Девять месяцев в году он находился на учениях, а там запрещено пользоваться телефонами — только кнопочным. И все это время я не знаю, что им командиры наговаривали, — я потом как будто общался с другим человеком. Паша говорил что НАТО и американцы все против нас. Я не верил, что мой родной человек может так думать. Я так понимаю, на время учений начальники оставались единственным источником информации для них. 

Дважды Паша был на учениях в Сирии. И буквально год назад он там был. Говорил, что не стрелял, — что-то, вроде бы, с разведкой связано было. Смеялся, как они американцев отслеживали по айфонам. Веселился очень. Но мы с его родителями уже тогда боялись: мы знали, что там война и это не очень безопасно. А он был доволен — радовался фруктам, которых там в избытке. 

Паша ни разу не был за границей — кроме Сирии. Он не видел, как в мире бывает. Его жена очень хотела путешествовать, но получалось только по России. Раз в год государство давало им билеты в отпуск: в Москву, Калининград, Ростов. Ему нельзя было за границу, он же военный, невыездной. Он как вошел в этот военный вакуум, так и решил там остаться. Ему было там комфортно. Это стало его домом. 

Правда, после второй поездки в Сирию Паша начал разочаровываться в государстве и все меньше верил в то, что говорят командиры. Он там получил травму колена, его должны были отправить на операцию в Москву. Он даже хотел совсем уйти из армии, но ему сказали, что у него контракт, — если он уйдет, то сразу в тюрьму на двадцать лет. Так что, когда началась «спецоперация», его убедили съездить на «учения», а после них уже делать операцию.

Он продолжал общаться с семьей, даже с теми, с кем уже не было общих тем. Знаю, что он прилетал к брату в Петербург. Петербург ему очень нравился. Он туда этим летом хотел приехать с женой и сыном. В модных местах, куда его водил Сережа, ему было некомфортно. Но в пивнушках с разливным пивом и «кириешками» ему было хорошо. 

Он был хорошим парнем, добрым человеком, просто какие-то его координаты сместились не туда. Но он понимал, что не хочет такой жизни для своего сына. Он, как любой мужчина консервативных взглядов, очень ждал «наследника». Присылал нам видео, как сын растет, ходит, начинает говорить. Сейчас ему четыре года. Когда мы говорили про будущее сына, Паша размышлял, что можно его отправить учиться в Москву, в Петербург, возможно, даже за границу. Паша воевал, видел войну — и не хотел, чтобы это увидел его ребенок. 

Последний раз Паша звонил своей маме 18 февраля. Сказал, что их везут в Беларусь на учения, говорил: «Мам, у нас так много оружия, мы сейчас раскладываем оружие, так много! Такого никогда не было, кажется, война будет». Он уже тогда подозревал, что будет нападение на Украину. Больше он с родителями не говорил. 

Сослуживец Паши звонил его маме еще и 24 февраля, сказал, что ее сын жив, что все хорошо… Ну как все хорошо: сухпаек у них был просроченный, один на двое суток, что делать,непонятно, все демотивированы — а больше ничего не мог рассказать, потому что нельзя. Единственное, упомянул, что в тот момент они были возле Чернобыльской АЭС — охраняли. 

А когда Павел в последний раз созванивался с женой, то скинул ей телеграм-каналы с украинскими новостями и попросил верить только им. Сказал, что их там как пушечное мясо используют, а по новостям российским все врут.

Мама Паши до последнего не верила, что эти «учения» — что-то серьезное. Она всегда телевизор смотрит, верит всему там. А его отец был в шоке: ругался матерился, проклинал Ельцина, Горбачева, Путина — он как раз понимает, что происходит и к чему ведут все эти события. К тому же отец Паши был на связи со своими родственниками из Мариуполя, которые ему постоянно твердили, что русские наступают, что Путин чего-то хочет. Когда он узнал, что его сын в Украине, он был очень зол и раздосадован. 

Я тоже поддерживаю связь с родственниками в Украине [в Мариуполе]. До этого мы общались раз в год — поздравляли друг друга с праздниками. Когда началось вторжение, мы сблизились. Наверное, нас ничто так не объединяло, как эта война. Мы постоянно переписывались: о том, как они в подвале ночуют, как бомбы падают рядом. О том, что нечего есть и нет воды, нет отопления, нет гуманитарных коридоров и они не могут выйти из города. О том, как они стоят по пять часов в очереди за гумпомощью, чтобы получить хоть что-то. С пятого марта связи с родными почти нет. На дом, в подвале которого они прятались, упала бомба, и два подъезда разрушились. 

Они уже знают, что Паша погиб. В шоке от того, что Паша вообще пошел воевать. Но, конечно, желают, чтобы эта война скорее закончилась. Они говорят, что не знают, когда смогут это все принять и осознать. 

Наши родственники все за Украину, они совсем не ждут помощи от России. Хотят, чтобы русская армия оставила их в покое. И сердце разрывается у них от того, что Паша на войну пошел. Там есть некоторые украинцы, которые ждут русских освободителей, но «они старые и тупые» — так родные нам говорят. И по этим украинцам тоже бомбят. Все говорят, что не понимают, что нужно ему [Владимиру Путину]: вот возьмет он Украину, а что дальше? Весь мир не даст России свободно дышать. Все боятся, но сдаться не могут, это ведь их земля.

Мне кажется их [солдат] обманывают в армии, вешают лапшу на уши про неонацистов, бандер, фашистов, американцев. Они правда думают, что люди с автоматами, которые воюют против них, — это не украинцы, а фашисты. Они же не разговаривают перед тем, как стрелять. Думаю, и Паша какое-то время мог верить, что он освобождает родственников своего отца, украинцев, от фашизма. 

Телеграмму о смерти родственника в Украине получила не только наша семья: соседи тоже получили извещение, что их сын погиб. Из нашего края много людей отправили туда. И как будто бы они все очутились в одном месте — очень много местных жителей получили такие телеграммы. 

Я думаю, у тех, кого эта война настолько затронула, открываются глаза. Пока у нас в планах только похоронить Пашу. Его мама проводит все время с Пашиной женой, нянчится с внуком, видимо, пытается заглушить боль, отвлекается. 

У меня нет слов, как это возможно. Я был уверен, что есть семь заповедей, одна из них «не убий», а тут брат убивает брата. Русские идут на Украину — сам факт этого мне непонятен. 

Как будто Путин целенаправленно годами грабил страну, чтобы люди в регионах нищали, чтобы ими было легче управлять, чтобы им мозги запудривать. У меня до сих пор не укладывается в голове, как Паша мог пойти воевать, когда его родственники сидели в подвале — и не ждали спасения от него.

Теперь сказали, что Павла будут хоронить как героя России — торжественно и с почестями. Уже орден дали. Семье выдадут около 12 миллионов рублей, жене пенсию дадут и ипотеку закроют.

Я поначалу думал, что, если бы на похороны пришли Пашины начальники, я бы плюнул им в рожу. А может, отвернулся бы, не подал бы руки. Но я не знаю наверняка, как буду вести себя на похоронах, смогу ли я там говорить. У меня не было такого опыта. Мне сгоряча казалось, что я и ему бы плюнул в лицо, если бы он остался жив. Но теперь, когда я узнал, как он изменился незадолго до смерти, конечно, я так делать не стал бы.

Гроб еще не привезли. Сейчас [из Украины] привозят по два-три гроба в день. Собираются даже делать в нашем городе аллею славы — готовятся, что будет много могил. А отсюда молодых парней забирают. Завтра в Украину повезут новый поток.