С начала вторжения России в Украину около трех миллионов человек, по подсчетам Всемирной организации здравоохранения, были вынуждены оставить свои дома и уехать за границу. Порядка 6,7 миллиона бежали от военных действий в другие регионы. «Важные истории» поговорили с жителями Киева и Харькова, которые в спешке покинули свои дома и стали беженцами в странах Европы.
«Чувствую дикую вину, что уехала, но счастлива, что мой ребенок этого не слышит»
Елена, библиотекарь из Киева
Мы ждали войны. Мой брат живет в США, и он начал об этом говорить в начале февраля, сильно волновался и настаивал, чтобы мы уехали. Я никуда уезжать не собиралась, потому что в Киеве никто в это не верил. Когда мы слушали обращение Путина по поводу ДНР и ЛНР, бывший муж мне сказал: «Почему бы тебе не поехать отдохнуть в Трускавец [во Львовской области]?», — и 22 февраля вечером я кинула в чемодан несколько вещей, думая, что первого марта вернусь. Ну а 24 февраля мне написали, что в Киеве взрывы.
В Трускавце противовоздушные сирены звучали раз в час. Моей маме 72 года, у меня маленький ребенок, и это было очень страшно. Я видела огромные глаза своего ребенка, когда он услышал эту сирену и спрашивал меня, что это такое. Тогда мы решили, что поедем [из страны]. За сто долларов нас согласились довезти до границы с Польшей.
У границы мы стояли семь часов в очереди, потом три с половиной часа стояли на самой границе и еще столько же ждали в автобусе. За день до нас люди стояли сутками. Была огромная толпа, я думала, что нас в ней убьют. В основном женщины и дети, а еще иностранные студенты: из Африки, Индии — очень-очень много. Это молодые здоровые ребята, они сильнее женщин и детей, им было легче пройти к контролю, и они обходили нас, а мы стояли, как коровы с телятами, запустив детей внутрь толпы. Очень боялись, что детей затопчут.
Сначала моей маме стала плохо, а потом ребенок потерял сознание, и это было единственное, что нам помогло, — нас просто выпустили из толпы к границе. В Польшу нас запустили без всего: животных без чипов, детей — без разрешения от отцов, без загранпаспортов. На границе нас покормили и привезли в центр помощи беженцам. Мы ехали в никуда, думали, будем ночевать на полу, но поляки просто приезжали в центр и забирали к себе людей. И нас забрал один парень, мы переночевали у его родителей, ободранные и избитые, у меня вся спина и все ноги были в синяках.
«Мы стояли, как коровы с телятами, запустив детей внутрь толпы. Очень боялись, что детей затопчут»
Бывший муж снял нам квартиру в Старом городе [в Варшаве], но, когда люди узнали, что мы беженцы, нас пустили жить там бесплатно. Сейчас никто не знает, что делать дальше. Папа в Киеве, не может оттуда выбраться, потому что город окружен, там бои идут. Я постоянно чувствую дикую вину, что уехала, но счастлива, что мой ребенок этого не слышит. Недалеко от моего дома взорвали мост, друг говорит, что он ходил по району и видел: утром там лежали кости с мясом. Трупы вывезли, а куски эти кто будет убирать? Моя знакомая живет в Ирпене, там были бои с кадыровцами, и она потом ходила по двору и собирала лопатой мозги — она же не может, чтоб это во дворе лежало.
Я хочу вернуться, но понимаю, что это не произойдет в ближайшее время. Все говорят, что худшее впереди и в Киеве будет еще хуже, чем в Харькове.
«Я дозвонилась до мамы, и она сказала: „Ну да, у нас прилетела пара ракет“»
Кристина, маркетинговый директор отеля, ресторатор из Киева
Тревога из-за вторжения у меня была довольно давно. Когда [22 февраля] пришла новость о признании ЛНР И ДНР, стало ясно, что сейчас что-то начнется. Накануне 24 февраля у нас было столько планов, но в 7:15 утра я проснулась, взяла телефон в руки и поняла, что всё. Там были звонки от шестнадцатилетнего брата, они с остальной семьей живут в Чернигове, на линии фронта. Дозвониться до близких было почти нереально. Когда я дозвонилась до мамы, она сказала: «Ну да, у нас прилетела пара ракет».
Мы с молодым человеком очень быстро собрали чемоданы и поехали в наш отель. Никто из команды на работу не вышел, раз в два часа звучала сирена, и нужно было прятаться в укрытие. А у нас там еще жили гости из других стран, мы отель даже закрыть не могли. На улице никого не было, пахло гарью.
Первый день мы провели в дикой тревоге, не понимали, что делать. Собрались с близкими в отеле, у нас там есть подвал. Устроили дежурство, спали по часу. На следующий день поехали в сторону Западной Украины. Я ехала и постоянно сверялась с картой. Российская армия наступала со стороны Беларуси. Нашей задачей было не ехать через большие города из-за пробок — остаться на дороге в момент воздушной тревоги очень страшно. Когда мы приехали во Львов, я вышла из машины и постоянно ждала взрывов. Дальше мы поехали в Чехию, здесь у нас часть семьи.
Мои родные уже много дней живут в убежище, их психологическое состояние очень тяжелое. Самое страшное, что я не могу связаться с бабушкой и дедушкой: вчера я с ними еще созванивалась, а сегодня прочла новости, что их деревню наполовину сожгли. Вчера в Ирпене [Киевская область] убили нашего друга, прямо во время гуманитарного коридора. Мирным жителям говорят, что можно эвакуироваться, но в итоге там идет стрельба, детей убивают. У моих знакомых в Харькове в убежище умер младенец — он просто замерз, потому что там было холодно. Это то, что я никогда не прощу, хотя я тоже жила в России и у нас там часть семьи.
У меня в целом психика крепкая, но я рыдаю над каждым видео. Я не понимаю, за что моя бабушка в 80 лет должна это переживать. И мы все не понимаем, что дальше. Еще вчера мы были кем-то в креативной индустрии, а сегодня превратились в людей, которые просто помогают друг другу. Ни одного дня не было, когда мы что-то не делали бы. Вчера за день мы нашли 100 тысяч евро на бронежилеты, делаем сайт для организации волонтеров, я координирую поставку еды в Киев, ищем амуницию и медикаменты для армии.
«Появилась другого уровня гордость за нас и нашу страну»
Анна, контент-райтер из Киева
Когда все случилось, я была дома, проснулась в полшестого утра от взрывов, их было слышно даже в центре города. Не забуду это чувство никогда, потому что ты встаешь и не понимаешь, что происходит: тебе это снится или нет. На улицах уже бегают люди, телефон разрывается. Я сразу позвонила семье и лучшим друзьям, было ощущение тотального *******[ужаса] — случилось худшее.
У меня меня началось отрицание происходящего, потому что казалось, что на моему веку не будет третьей мировой войны или чего-то в этом стиле. Я позвонила друзьям, собрала необходимые вещи: буквально пару трусов и кофт, паспорт, ноут и собаку. Думала, что это на пару дней, что мы укроемся на даче. На отъезд уговорила подруга: она сказала, что ехать нужно сейчас же, потому что потом с этим будут проблемы. Мне было совестно уезжать, хотелось помогать, но у меня даже нет водительских прав — оставалось только тусоваться в бункере в метро.
Мы поехали в Польшу. До Вроцлава добирались в машине два с половиной дня. С нами были две собаки, кошка, ребенок, куча вещей — полный дурдом. Водитель совсем не спал, вырубился в пробке. Он вез свою маленькую дочь на границу к Польше. На границе мы, вонючие и ********* [уставшие], стояли девять часов. Там было очень много людей, мы стояли в толпе, с детьми и животными. Никуда нельзя было отойти. Спасибо волонтерам — они угощали нас горячим, сладким. Был план побыть пару дней в Польше, но мой друг из Амстердама, которого я не видела девять лет, написал, что мы можем доехать до него и жить сколько нужно. Он и забрал нас из Польши.
Нам очень сильно повезло. Мы сейчас в Амстердаме и думаем, что делать дальше. Европа предоставляет несколько вариантов: беженство или временную защиту — по ним можно получать выплаты. У меня больше нет работы, но я знаю английский и у меня большой опыт, что-то найду. Правда, в Амстердаме очень дорогое жилье, а жить долго у кого-то не очень удобно.
Я надеюсь, что смогу вернуться домой. Всегда хотелось в Европе пожить, но, если честно, сейчас люди так сплотились из-за всего, что появилась другого уровня гордость за нас и нашу страну. Отпали все наши прошлые сомнения насчет жизни в ней.
«Я не уверена, что будет куда возвращаться»
Ольга из Киева
У меня двое сыновей, им 14 и 16 лет. Мы жили в Киеве рядом с метро «Харьковская». Младший сын учился в одной из лучших школ Киева, в лицее «Интеллект», хотел стать хирургом. Старший учился в музыкальном училище имени Глиэра, он кларнетист, лауреат всевозможных конкурсов. Будущее у детей ожидалось хорошим, все было слажено: за несколько дней до войны младшему я купила электросамокат, чтобы он ездил в школу. Он не успел на нем покататься.
Бросили все, собрали рюкзак с кларнетом, рюкзак с ноутбуками и поехали, потому что стало страшно. На второй день войны в 10 минутах от нашего дома свалились остатки сбитой ракеты. Мы собрались и поехали на вокзал, но уехать не смогли — были огромные очереди, не было поездов, четыре часа провели на станции «Вокзальная», была воздушная тревога. Одну ночь мы спали в метро. Мы все ждали, что люди очнутся: 2022 год, ну не может же происходить такого убийства.
«За несколько дней до войны младшему сыну я купила электросамокат, чтобы он ездил в школу. Он не успел на нем покататься».
Самое страшное, когда ты не понимаешь, тебе влетит что-то в окно или не влетит. И поэтому ты не спишь. Мы сначала спали в ванной, потом я настроила мальчиков бежать сразу в коридор к несущим стенам. Резкой бомбежки у нас не было, но из дома было прекрасно видно, когда горел Васильков.
Я купила билеты на первое марта и честно четыре дня ждала поезда. Но когда мы приехали на вокзал, стало понятно, что этого поезда просто нет. Мы сели в первый попавшийся до Львова.
Страшно было разбудить детей фразой: «Собираем вещи, началась война». Они в первые дни вообще не ели. Начали есть, когда пересекли польскую границу. Первое, что мы услышали в Польше от волонтеров, — это что раз в день здесь включается пожарная сирена: «Вы главное не пугайтесь».
Многие мои знакомые из дальних областей Украины не могут сейчас уехать — нет бензина. Пока мы ехали, конечно, наслушались страшных историй. Обстрелы на Троещине были ужасные, с нами ехала семья [оттуда], мать и отец, оба тяжелобольные люди, и их дочь 24 лет. Они уехали, когда в дом напротив попала ракета и людей взрывной волной начало выносить с балконов. В поезде ехала женщина с сумкой, она вышла из дома за хлебом, а возвращаться ей уже некуда было — дом был разрушен. Люди бегут без всего.
Польша — это не окончательная точка. Все разъезжаются по родственникам, по всему свету. Мы собираемся ехать в США, у меня там племянница, из всех моих родственников я могу ехать только туда. Мне было очень радостно, что на вокзале в Польше нас встречали москвичи — они просто решили помочь и принять нас у себя. Лично у меня нет озлобленности и позиции, что есть какая-то плохая нация. Есть плохие люди. У меня сестра в России, отец из Владивостока, бабушка из Ярославля, дед из Сибири. Мы с сестрой родились в Новограде-Волынском в Украине. Институт я закончила в Волгограде.
У сестры [в разговорах] проскакивает, что это все «точечные удары военных», а мирное население никто не бьет, — мозги засраны у россиян, к сожалению, конкретно. Но Харьков сровняли с землей, как и Бучу. Там расстреливают мирное население. Хотя оружие в Киеве тоже раздали зря: если военные действия закончатся, то будут мародерства и убийства, и я не смогу спокойно отпускать детей, как я отпускала раньше.
Я, к сожалению, не уверена, что будет куда возвращаться. Инфраструктура разрушена. Окрестности Киева разрушены. Но на данный момент я вообще ничего не понимаю. Будет ли у нас жилье? У нас квартира в ипотеке, мы ее почти выплатили. Но не факт, что этот дом останется цел. Будет ли Киев Киевом — я не знаю.
«Я уезжала и не могла понять, будет ли моя страна Украиной»
Дарья, продюсер из Киева
Я продюсер в декрете, моему сыну скоро исполняется год. Про войну мы начали слышать с конца ноября. У мужа свой продакшн в Украине, он заточен на работу в Европе. Заказы обычно присылают на много месяцев вперед. И тут в декабре никаких заказов — всем иностранцам рекомендовано не ехать в Украину. Ни я, ни мое близкое окружение не верили, что дойдет до такого ******* [кошмара]. Кстати, пока я еще была в Киеве, у нас в первый день войны отменили всю цензуру в телевизоре — и никто ничего не «бипает», потому что в состоянии войны вообще не до этого.
Нагнеталась атмосфера прилично: сирены тестировались, везде было написано, что делать в случае войны, как собирать тревожный чемоданчик. Но я не верила, в моей голове это не укладывалось и я не хотела бежать из своей страны. Мы уехали в отпуск, 22 февраля вернулись, потом хотели поехать еще в одно путешествие — как раз 24 февраля.
Мы живем за городом, и о том, что началась война, узнали от друга, проснулись от его звонка. Мы весь первый день провели с семьей: муж купил сразу много провизии, набрали воды в ванны. У нас нет никакого подвала, и мы просто просидели этот день все вместе. Мои родители настаивали, что надо увезти ребенка, и уже к ночи мы поняли, что уезжаем. К тому моменту в Западной Украине уже негде было поселиться, по дороге мы остановились в Хмельницком, там какие-то добрые люди закрыли свой дорогой ресторан и сделали из него приют. И вот мы спали в этом элитном ресторане на полу, с собаками, канарейками и хомяками. Там было достаточно уютно, если так можно выразиться.
Муж все это время говорил, что нам с ним нужно разделиться и мне нужно вывезти сына, а я все время плакала и не могла собраться с силами. Мне нужно отвечать за жизнь своего ребенка — а я как кисель. Я уезжала и не могла понять, будет ли мой дом на месте, будет ли моя страна Украиной. Мы приехали на румынскую границу, ехать туда было очень долго, пересечь ее в обычной жизни — восемь часов, мы же пересекали ее больше двух суток. Наши мужья остались там, а мы поехали дальше в Европу.
«И вот мы спали в этом элитном ресторане на полу, с собаками, канарейками и хомяками. Там было достаточно уютно, если так можно выразиться»
Никакими волонтерскими службами мы не воспользовались и не планировали — есть люди, которым это гораздо нужнее, а у нас и машина, и средства. Мой годовалый ребенок провел двое суток в автокресле, но это все цветы по сравнению с тем, что сейчас переживают люди в оккупированных городах. Это тотальный ****** [кошмар], ребята. Когда мы ехали по Европе, то на границе Австрии нам дали бумажку: «We are glad that you’re safe» («Мы рады, что вы в безопасности». — англ.). Там были телефоны, куда можно было позвонить, если нужна какая-то помощь. И я просто расплакалась. Нас нигде никто не задерживал, везде в Европе нам предлагают деньги и всячески хотят помочь.
Есть ли у нас планы вернуться? Во-первых, мы победим. Ляжет последний украинец, но мы выиграем эту ****** [чертову] войну. Мы были у себя дома, мы никого не трогали. Мы просто хотим спокойно жить, у нас нет никаких нацистов в стране. Занимайтесь своими убогими проблемами в своей стране, у вас их полно. Выключите свои телевизоры и включите критическое мышление. Мы свою страну восстановим и с нами все будет в порядке, а вот вас мне жалко, вам, кажется, полный ****** [конец].
Сейчас мне тяжело общаться с друзьями из России, поддерживать с ними хоть какое-то общение. Я просто не понимаю, как 140 миллионов могут бояться одного ***** [худшего человека], для меня это загадка.
«Мы упали на пол и ехали лежа всей электричкой»
Александра, студентка из Киева
Я студентка медицинского университета. Раньше моим главным страхом была летняя сессия. С 24 февраля главный страх — не дожить до следующего утра. В первый день войны я проснулась от хлопка. Очень хотелось спать, сначала подумала, что гром, но дождя не было. Через пару минут прогремели второй и третий взрыв со стороны Борисполя. Завидую тем, кто проснулся от звука сирен, а не от дрожания окон и стен.
Следующие четыре дня я не спала вообще, в двух кварталах от моего дома сбитый самолет попал в жилой дом, и мы прятались в убежище под школой. Оно рассчитано на 500 человек, но прятались там все 800. Сначала я надеялась, что это страшный сон, что это быстро закончится. Но на пятые сутки организм уже не выдерживает — и ты просто засыпаешь на бетонной лестнице.
«Раньше моим главным страхом была летняя сессия. С 24 февраля главный страх — не дожить до следующего утра»
Я не хотела уезжать, я очень люблю свою страну, свой дом. Но когда начали обстреливать жилые здания, стрелять по машинам скорой помощи, сбрасывать ракеты на интернаты и родильные дома… Это фашизм. У моей бабушки и мамы хронические заболевания, они нуждаются в лекарствах, которые просто закончились в аптеках. Все держится на волонтерах, но этого недостаточно. И мы решили уехать, но другие родные остались, друзья остались. Они хотят защищать свой дом.
Когда мы выезжали с вокзала, ПВО сбила ракету как раз над нами, осколки рикошетом упали в нескольких метрах от нас. Было оглушение и ступор, мы упали на пол и ехали лежа всей электричкой, люди молились двенадцать часов, пока мы не доехали до Львова.
Потом мы двенадцать часов ждали на границе, ехали с людьми из Харькова. Они были в истерике, их жилой район стерли с лица земли. Если мы успели собрать самое необходимое, то они ехали в чем пришлось. С нами ехала женщина, одна с тремя детьми: девять лет, семь лет и девять месяцев. Когда они добирались на вокзал, их машину обстреливали из автоматов «освободители».
Мы не знали, куда ехать. Решили попробовать в Германию. Спасибо волонтерам и просто неравнодушным людям, я не ожидала такой доброты и поддержки. Не знаю, что будет дальше. За последние две недели я научилась не планировать дальше, чем на день. Вероятно, закончу образование в другой стране, но, если будет возможность, хочу вернуться домой.
«Когда мы останавливались в дороге, дочь просила показать подвал, куда прятаться»
Лена, психолог из Харькова
За день до начала войны я приняла решение обезопасить своего ребенка и купила билеты в Черновцы (город в Украине на границе с Румынией. — Прим. ред.). Но я успокаивала себя, что просто еду посмотреть Черновцы как турист. В 10 утра 24 февраля я должна была выезжать в Киев, но в пять утра проснулась от взрывов и начала трястись, как осиновый лист, было страшно даже выглянуть в окно.
У меня с одной стороны от дома военная часть, с другой стороны — пожарная. Взрывы были ужасные прямо за окном. У меня был собран тревожный рюкзак и чемодан еды для ребенка. Дочке четыре с половиной года. Я ее разбудила, и мой папа забрал нас в частный дом на окраине города. Там мы были шесть дней, спали возле подвала на полу. Все шесть дней были слышны ПВО, сирены, взрывы. Мы прятались по пятнадцать раз за день, ночью будили ребенка, чтобы спустить ее в подвал.
Я говорила дочке, что обстрелы — это гром, мы закрывали ушки и начинали петь, потому что пение — это дыхание, она заходила в подвал и пела. А когда подходила к окну, то говорила, что там охотники, и просила дать ей пистолет, чтобы пострелять с ними.
Один раз мы рискнули перебежками сходить за продуктами. Когда над нами начали летать самолеты, стало уже дико страшно. Это российские самолеты, они специально низко летали рядом с домами, чтобы их не сбивали наши. У многих моих друзей во двор попала ракета.
Не знаю, как там сейчас моя квартира, есть ли там окна. Я уехала в одном спортивном костюме и с одним рюкзаком. Двадцать минут едешь в машине под обстрелами и это ****** [кошмар], извините. Слава богу, я знаю как дышать, я психолог, и пока мы ехали по двум главным улицам города, вся машина дышала и медитировала.
Харьков сейчас похож на Чернобыль: пустые дороги, не работают светофоры, дома как коробки — все без окон. В соседний город ехать обычно полтора часа, но мы ехали девять, а потом до границы мы двигались шесть дней. Мы не знали, куда едем, планы были все время только на один день. Каждый раз, когда мы останавливались в дороге, дочь просила показать подвал и спрашивала, где ей тут прятаться.
Все это время я помогала знакомым искать жилье, была на связи и думала, что я еще могу сделать. Так я стала «ботом»: писала всем российским блогерам, что со мной происходит, просила их не молчать. Мне все отвечали, все поддерживали. Одна из них особенно помогла, она россиянка, но живет в Португалии и организовала там целый штаб для помощи украинцам, чем просто покорила меня.
Помощь предлагали многие, но я выбрала семью в Польше, которая прислала мне очень подробное описание того, с чем они могут помочь: жилье, еда, работа, детский садик. Я приехала к ним и до сих пор в шоке: они дали нам две комнаты, накупили одежды ребенку, их друзья скинулись на игрушки, огромный ящик всего, что нужно девочке, собрали мне одежду и даже купили карандаш для глаз, а собаке — игрушку. Они даже распечатали на принтере сказки на украинском для дочери. Я каждые пятнадцать минут говорю им спасибо.
Два месяца я буду тут. В Харькове пока некуда возвращаться — чтобы отстроить город, нужен не один год. В любом случае нужно будет искать новое жилье, поэтому, скорее всего, я пока останусь в Польше. Мой молодой человек остался в Украине, он стоит в очереди на тероборону, но шансов мало, потому что желающих слишком много. Он айтишник, пытается сейчас оттуда продолжать работать и помогать своей семье.
«Бабушка ехала в багажнике три дня»
Даниил, студент из Харькова
Я студент, учился на международных экономических отношениях. Сейчас мой университет практически разрушен. За это спасибо русской армии. Они бомбят мирные кварталы и церкви, гибнет очень много мирных людей.
Мне пришлось вывозить свою неходячую бабушку и маму: я вез их три дня на Западную Украину, потому что до этого они восемь дней жили без воды и электричества. Бабушке 86 лет, она ребенок [Великой Отечественной] войны, она помнит бомбежки. Нормального гуманитарного коридора никто не дал, и нам пришлось ехать самим. Бабушка в памперсах ехала в багажнике три дня.
Я пошел в тероборону, легко принял решение воевать. Волновался только за своих близких. Харьков сейчас — это второй Сталинград, и город никто не собирается сдавать.