«Это просто поля с могилами, и это никому не помогает»

За восемь месяцев 2021 года смертность, по данным Росстата, достигла самого высокого показателя за последние 15 лет — 15,7 смерти на 100 тысяч жителей. На фоне возросшей смертности многие города столкнулись с дефицитом мест на кладбищах. В Перми власти еще в мае говорили, что места закончатся к концу года и они экстренно ищут новые площади для захоронений. В Воронеже умерших начали стихийно хоронить на территории заповедника, а ресурсы кладбищ, по официальным заявлениям, будут исчерпаны «в ближайшее время» — даже несмотря на то, что в городе есть крематорий. Места на кладбищах заканчиваются в Самаре, Миассе, Калуге, Ульяновске и других городах. По наблюдениям «Важных историй», во всех 15 городах-миллионниках России в ближайшее время планируют расширять кладбища, открывать новые либо строить крематории. 

Аспирант факультета ландшафта и общества Норвежского университета естественных наук Павел Грабалов исследует кладбища как общественные пространства — на примерах Москвы, Осло и Копенгагена. «Важные истории» поговорили с ним о том, что происходит с планированием кладбищ в России, как они влияют на облик городов и на самочувствие горожан и что можно сделать, чтобы места для захоронений не превращались в огромные загородные полигоны.

Павел
Грабалов

аспирант факультета ландшафта и общества Норвежского университета естественных наук

— Почему вы в своем исследовании сравниваете кладбища именно этих трех городов: Осло, Копенгагена и Москвы? 

— Когда я учился в магистратуре в шведском городе Мальмё, меня интересовало, почему шведские и датские кладбища выглядят и используются совсем по-другому, чем в России. Откуда все это приходит, что из этого традиция, что несовершенство институтов, что несовершенство инфраструктуры? Меня больше всего интересовала роль кладбищ в городах, моей идеей было сравнить, какую роль кладбища играют в Скандинавии и в России. 

Осло и Копенгаген пришли в это исследование, потому что они совсем недавно — в 2014–2017 годах — приняли новые стратегии по развитию кладбищ. Это нетипично для любых других городов в мире — чтобы был документ, в котором говорится, что делать с кладбищами. Из российских городов Москва — единственный, который может быть сравним с этими двумя, из-за затрат на общественные пространства и городское планирование.

— В Москве тоже есть стратегия по развитию кладбищ?

— Это очень интересно, потому что, если верить пресс-релизу ГУП «Ритуал», у них есть проект «Мое кладбище» — по аналогии с «Моей улицей», «Моим районом» (сейчас на сайте и в соцсетях ГУП «Ритуал» аналогичный проект описан под названием «Московский некрополь». — Прим. ред.) Ни один из экспертов, с которыми я разговаривал, правда, не знает о существовании такого плана. Если вы попытаетесь добыть проект развития — вы не сможете. Что в этой концепции написано — я не знаю. Ни как устроена, ни кто ее писал (на сайте ГУП «Ритуал» «Московский некрополь» описан как «программа по интеграции цивилизованных и актуальных для города Москвы форм организации городского пространства в кладбищенскую сферу». — Прим. ред.). Это показательно: то, что касается нас всех, недоступно обществу и разрабатывалось в какой-то тайне. Как мне сказал один эксперт, может, этой концепции и нет, может, это просто пиар-ход.

— А какие планы по развитию кладбищ в Осло и Копенгагене?

— Оба документа принимались городскими советами, то есть эти документы выражают какую-то политическую волю. В Осло последние шесть лет при власти находится «красно-зеленое» правительство, правительство левых и «зеленых»; один из их главных посылов — сделать Осло климатически нейтральным городом. Концепция развития кладбищ писалась как часть этой «зеленой» политики. Они обсуждают, как кладбища могут лучше работать как общественные зеленые пространства, как можно использовать земли, которые зарезервированы под кладбища, но еще не используются. Например, на одной из таких земель устроили огород для местных жителей. На кладбищах в Осло люди бегают, гуляют с собаками, устраивают пикники, но кладбищенские пространства не спланированы для этого — не очень понятно, где это делать правильно.

В Копенгагене очень красивая стратегия, написанная на основе антропологического исследования нескольких кладбищ. Они попытались чуть более масштабно взглянуть на кладбища, понять, что это вообще за пространства в городе. В Копенгагене есть несколько проблем: одна из них в том, что там очень много свободного места на кладбищах из-за высокой доли кремации и из-за того, что могилы переиспользуются. Но кладбища как пространства тоже не спланированы. Они попытались в этой концепции обозначить, какие части кладбищ могут более активно использовать для рекреации и как, а какие хотели бы видеть кладбищами даже через 50 лет. 

— Что такое переиспользование могил? 

— Это одно из главных отличий от российских кладбищ. Во многих европейских кладбищах могила не дается на вечное использование, есть определенный срок — в Осло и Копенгагене это 20 лет, — когда эта земля ваша, она бесплатна. После 20 лет ваши родственники получат счет, это не такие большие деньги — где-то 70 евро в год. Но смысл в том, что вы показываете, что вам нужна эта могила, вы хотите сохранить память. Если не оплачиваете, кладбище может переиспользовать могилу. Могильный камень при этом отдают родственникам, или его забирает администрация кладбища. Останки за 20 лет должны уже разложиться. Если есть какие-то крупные останки, их перезахоранивают ниже или в общую могилу, а наверх кладут другого человека. Это еще одна из причин, по которой в Копенгагене много места на кладбищах. 

— Это решает проблему заброшенных могил и делает кладбища менее запущенными?

— Вы платите за аренду могилы, значит, вы за нее несете ответственность. На некоторых кладбищах, помимо аренды, люди оплачивают абонемент, чтобы администрация кладбищ сама меняла цветы и ухаживала за могилами. У большинства могил есть хозяин, там нет заброшенных могил.

В Москве проблема заброшенных могил довольно большая. По-настоящему про нее никто не разговаривает, я не знаю пока способа ее решения. Некоторые эксперты говорят, что у нас и так достаточно много свободного места, мы можем себе позволить сохранять могилу без хозяев и сто лет. Но, согласно инвентаризации московских кладбищ, более 30 % их площади — это так называемые бесхозные могилы. Если был бы другой способ менеджмента, эти могилы можно было бы переиспользовать. Насколько это хорошо с моральной точки зрения — я не знаю. Но про это нужно разговаривать. (В 2015 году Министерство строительства и ЖКХ РФ предложило законопроект, в котором бы определялась категория заброшенных захоронений: согласно проекту, предполагалось создание специальных комиссий, которые бы определяли бесхозные могилы, передавали документы в суд — и впоследствии перезахоранивали невостребованный прах в общие могилы, освобождая места для новых захоронений. — Прим. ред.).

В Москве работает только переиспользование могил для родственников (когда на участок земли «подхоранивают» близкого человека. — Прим. ред.) — поэтому Москва еще не обросла кладбищами со всех сторон. 

Кладбища в России заполняются стремительно. Например, это вид со спутника на новый участок Бутовского кладбища в Москве на 8 тысяч мест, открытый в январе 2020 года. Уже через год — летом 2021-го — на нем почти не осталось свободных мест. То же произошло с новым участком Захарьинского кладбища, открытым в 2020-м

— Людям в России сложно воспринять кладбища как общественные пространства. Кажется, многое из того, о чем вы рассказываете, может быть истрактовано как кощунство, надругательство над памятью.

— Даже в Осло и Копенгагене, где рекреационную функцию пытаются ввести на кладбище уже многие годы, открытый вопрос, можно ли бегать на кладбище. Очень много кто скажет, что это кощунство. Эта грань — что можно, а что нельзя — меняется все время. Городские власти не обязаны продвигать кладбища как места для пробежек. Но если кладбища будут чуть более доступны, на них будут удобные дорожки, а не какие-то лабиринты, если там будет больше выходов, люди, которые будут там бегать, сами появятся. Да, будут конфликты и дискуссии — но это естественно, что город меняется, и то, что раньше казалось плохо, теперь допустимо.

Моя идея не в том, чтобы их переустраивать под активные пространства, а в том, чтобы начать думать о них на уровне городского планирования как о чем-то большем, чем просто склад мертвых тел, — как у нас сейчас происходит. 

Большая часть российского законодательства в сфере планирования кладбищ строится на устаревшем представлении о кладбищах как о довольно опасных местах с санитарной точки зрения. Из-за этого они обычно находятся за городом, окружены санитарно-защитной зоной, которая не до конца понятно от чего защищает. 

Переосмысление кладбищ как особых общественных пространств должно сделать кладбища более доступными. Может, тогда мы перестанем строить эти огромные кладбища за городом. Если говорить о традициях и учитывать, что наши традиции сформированы православными ценностями, то как раз худшее, что можно сделать, — это забыть про могилу, не посещать ее, не ухаживать за ней. Для этого кладбища не должны находиться в отдалении.

— Во время пандемии в России существенно увеличилась смертность: в 2020 году умерло на 20 % больше россиян, чем в 2019-м. В некоторых регионах России убыль населения ускорилась в десятки раз. Соответственно, увеличивается и количество захоронений. Как можно решить проблему с нехваткой мест на кладбищах?

— По этим показателям Скандинавия несравнима с Россией: в Норвегии от коронавируса умерли 800 человек, смертность даже уменьшилась в пандемию (на момент публикации в Норвегии было зафиксировано 894 смерти от коронавируса. — Прим. ред.). 

А в экономии места для захоронений в России могла бы помочь кремация. Она помогла бы сохранить землю и не допустить такого разрастания кладбищ, когда они превращаются в огромные страшные полигоны.  

— Но это пока не очень популярная для России практика: доля кремации среди общего числа захоронений всего 15 %. 

— В России есть идея, что кремация — это не очень по-православному, и РПЦ осторожно к этому относится. Есть стереотип, что в России не любят кремацию, но если вы посмотрите на статистику кремации и на карту, где в стране есть крематории, то увидите: если в городе есть крематорий, там будет высокий уровень кремации. Советская политика в области похоронного дела имела цель построить больше крематориев и сделать кремацию доступной. Но никто в это никогда не вкладывал деньги. Сейчас эта идея все еще существует на бумаге: например, в генеральном плане Москвы написано, что они бы хотели продвигать кремацию в массы, но для этого ничего особо не делается. 

— Как в Европе относятся к кремации?

— В Копенгагене два года назад кремация составляла 94 %, в Осло — 74 %, норвежцы немного более традиционны, чем датчане. В Скандинавии протестантские церкви уже довольно долгое время не против кремации. Я разговаривал со священником датской протестантской церкви: рассказывал, что в православии немного не так считается. Он мне сказал: «Это странно. Если вы считаете, что Господь Бог может воскресить вас в судный день из мертвого тела, то он может сделать это и из праха. Что же вы недооцениваете его способности?». 

Такой большой процент кремации сильно влияет на внешний облик кладбищ. В последнее десятилетие в Скандинавии становятся популярными рощи памяти — это коллективный мемориал, который выглядит как небольшой сквер на территории кладбища. Они выглядят очень по-разному, ландшафтные архитекторы соревнуются, кто лучше придумает. Обычно там есть коллективный мемориал — скульптура или арт-объект, на который крепятся таблички с именами, — а вся площадь используется для захоронения праха. Поэтому все больше скандинавских кладбищ выглядят как рощицы или скверики, а не стандартные ряды могильных камней.

— Вы говорите о том, как меняется облик кладбищ в европейских странах. А в России как?

— Для меня это до сих пор большой вопрос. Я пишу свою диссертацию на факультете ландшафта и общества в Норвегии. Этот факультет работает с самой старой в Норвегии школой ландшафтной архитектуры, и уже почти сто лет для студентов есть курс по планированию кладбищ. 

Когда я читал про историю московских кладбищ, я пытался найти хоть какие-то ландшафтные проекты. Один из немногих примеров — Братское кладбище в Москве, открытое в 1915 году. Сейчас на его месте находится парк у метро «Сокол». Кладбище в свое время спроектировал главный инженер Москвы Сергей Шестаков. Раньше там был усадебный парк, а Шестаков туда добавил могильные камни. Это были захоронения воинов, павших во время Первой мировой войны. 

Вот у этого Братского кладбища был автор, был проект, была какая-то понятная организация. Я больше не видел ни одного кладбища в Москве, у которого были бы так же опубликованы проекты. Мы довольно много знаем про архитекторов церквей на кладбищах, но абсолютно ничего про того, кто придумывал (если этот человек вообще был), как будет устроен ландшафт на кладбище, как будут проложены дорожки, будет ли там какое-то развитие сюжета. 

— Что значит развитие сюжета?

— Когда вы формируете ландшафт, вам нужен какой-то сюжет в этом ландшафте. Он не может быть все время одинаковым: где-то рощица, где-то понижение, где-то повышение… Я не могу сказать, с чем связано то, что в России кладбища так непродуманы. Думаю, отчасти из-за того, что похоронная отрасль в стране была довольно странной все время. В Российской империи ей занималась Русская православная церковь, кладбища как пространства организовывали приходские священники. В советское время это была все время недофинансированная отрасль коммунального хозяйства. 

Существуют большие европейские кладбища, которые оказали огромное влияние на архитектуру в целом: например, кладбище Пер-Лашез [в Париже] сильно повлияло на то, как люди стали строить парки в Европе и в Америке. А русская архитектурная школа на самом деле очень сильно завязана на европейскую. Поэтому мне кажется странным, что я не нашел в архивах ни одного архитектора, который проектировал бы — пусть даже на бумаге — кладбища в Москве или в других городах. Хотя, может быть, такие проекты есть и пылятся где-то.

— Вы сказали, в некоторых местах кладбища превращаются в «полигоны». Как влияет эта стихийность, непродуманность на то, как человек себя ощущает на кладбище? 

— Ландшафтная архитектура в пространстве кладбищ — это не просто какая-то красивая вещь. У нее есть функция, и она связана с памятью, с гореванием. Кладбище — это место, куда вы приходите справиться с болью или, наоборот, как-то ее актуализировать. Если на кладбище нет продуманного пространства, то вам там ничто не помогает пережить вашу боль. 

Если вы посмотрите на новые кладбища, открытые в Подмосковье и Москве, то увидите очень грустные с точки зрения ландшафта территории, хотя они перебрендированы, у них красивый шрифт. Но внутри это просто поля с могилами, это никакой не ландшафт, и это никому не помогает. 

— То есть организация ландшафта влияет на эмоциональное состояние человека? 

— Моя научная руководительница Хелена Нур довольно много пишет о том, как среда может позитивно влиять на наше психическое здоровье. Есть много теорий о том, как мы взаимодействуем со средой и как среда взаимодействует с нами. Как понять, что среда правильно организована? Вам хорошо в ландшафте, когда вы, с одной стороны, понимаете, как он устроен, и чувствуете себя в безопасности, а с другой стороны, в нем есть небольшая загадка. 

Правильно организованный ландшафт выключает вас из обычной жизни, и это позволяет вам начать мыслить о чем-то, о чем в ежедневном хаосе жизни вы не стали бы думать. Есть много красивых проектов кладбищ, которые работают как некая восстановительная среда. 

— В России ритуально-похоронная сфера очень коррумпирована в крупных городах, а в населенных пунктах поменьше финансируется «по остаточному принципу». Какая ситуация с финансированием из бюджета в Европе? 

— В Скандинавии есть особенность: все кладбища — за исключением крупных городов — принадлежат церквям и обслуживаются ими. Это исторически связано с тем, что в Швеции, Дании и Норвегии церкви были частью государства. А финансируются они от муниципалитетов, как и в России, потому что похоронное дело — это дело местного значения. До сих пор идет дискуссия, правильно ли, что могилы людей нехристианского вероисповедания находятся на кладбищах, которые официально принадлежат христианской церкви. 

В России, вы правы, эта сфера недофинансируется. Отчасти потому, что сложно что-то сделать с системой, в которой завязано огромное количество людей. И если мы добавим сюда коррумпированность, то это становится еще более сложным. Долгие годы в России обсуждается новая версия закона о похоронном деле, но ничего с этим законом не происходит. 

В дискуссиях о новом законе очень много внимания уделяется частным кладбищам. Сейчас в России официально нет такого понятия, как частные кладбища, но в то же время во многих регионах, например, в Калининграде, откуда я родом, частные кладбища есть. Обычно это земля, которая передана в аренду частным предпринимателям. Многие верят, что частные кладбища решат проблему коррупции и необустроенности. Но я скептически отношусь к этой идее.

— Почему?

— Если вернуться к идее, что кладбище — это общественное пространство, мы как общество берем ответственность за тех, кто умер, и за то, что с ними дальше делать. Все равно будут люди, у которых нет родственников, всегда будут те, кто не сможет заплатить за похороны. И отдавать это в руки капитализма мне кажется неправильным.

Кладбищенская культура не настольно неподъемная для городов с точки зрения финансов — города просто не хотят ей заниматься. Да, в похоронной сфере важна конкуренция, но я считаю, что у кладбища как общественного пространства не должно быть много хозяев. Общественные пространства должны принадлежать горожанам. И если мы считаем, что муниципалитет или городские власти — это представительства горожан, то они и должны этим заниматься. 

— Есть ли вообще у кладбищ в России перспектива стать более располагающими пространствами?

— Становится больше дискуссий о роли кладбищ, вопрос в том, есть ли запрос на изменения. В прошлом году в Воронеже построили новый крематорий, было много обсуждений в соцсетях и в архитектурном сообществе. Но при этом никакого «запроса снизу» на это пока нет. 

Интересно, что в Москве кладбища не участвуют в масштабном собянинском благоустройстве. Вроде бы все реновируется, а кладбища — нет. А так как все благоустройство происходит сверху, то там, наверху, где циркулируют решения, никому пока до кладбища нет дела. Когда будет — тогда все и поменяется. 

Редактор: Александра Зеркалева