«Она в опасной ситуации до сих пор». Как Европейский суд рассматривает дело о домашнем насилии в Подмосковье и к каким изменениям в России это может привести

В 2017 году от преступлений в семье пострадали более 25 тысяч женщин. В реальности эти цифры могут быть больше в десятки раз: многие женщины не обращаются в полицию, опасаясь, что это только ухудшит ситуацию, а полиция не всегда принимает заявления. 

В том же году был принят закон о декриминализации бытового насилия — побои в семье (если они случаются впервые) стали не преступлением, а административным правонарушением. С тех пор на бумаге насилия в российских семьях стало меньше: за девять месяцев 2019 года МВД России зафиксировало всего 15 тысяч таких преступлений. Но суды ежегодно рассматривают более 160 тысяч административных дел о побоях (сюда входят все дела о побоях — отдельной статистики именно по домашнему насилию нет). Теперь женщины, которых избил муж, обязаны проходить долгую бюрократическую процедуру возбуждения дела об административном правонарушении. Добиться возбуждения уголовного дела можно только после повторного избиения. 

Последней инстанцией для россиянок, которые пострадали от домашнего насилия и не смогли добиться защиты от государства, стал Европейский суд по правам человека, но обратиться туда до недавнего времени можно было только пройдя как минимум две судебные инстанции на родине. 

14 декабря 2020 года Европейский суд коммуницировал жалобу (принял к рассмотрению и уведомил о ней российское правительство) жительницы Подмосковья, которую на протяжении нескольких лет избивал муж. Это первый случай, когда ЕСПЧ принимает жалобу о домашнем насилии «без исчерпания внутренних средств правовой защиты» — то есть без обжалования в российском суде. Подать ее пострадавшей помогли юристы правозащитной организации «Правовая инициатива». «Важные истории» поговорили с юристом Ольгой Киселевой, которая работала по этому делу. 

— Расскажите подробнее о ситуации, в которой оказалась эта женщина. Что с ней происходит сейчас?

— Это анонимная жалоба, заявительница просила не раскрывать [большинства] деталей. Она систематически — уже более двух лет — подвергается не только физическому, но и психологическому насилию. У нас нет такого состава в законодательстве, у нас даже нет определения домашнего насилия — что уж говорить про насилие психологическое. Поэтому мы фиксировали только физическое насилие.

У них трое маленьких детей. Все ссоры, оскорбления и побои происходили, в частности, на глазах у детей. Она действительно пыталась что-то сделать, обращалась в полицию, в травмпункты. Полиция не назначала экспертизу, в травмпунктах [в нескольких случаях] отказывались ее осматривать из-за того, что не было видимых следов побоев. Видимо, какие-то ссадины, которые остались по прошествии нескольких дней, не показались [врачам] достаточно серьезными. Бюро судебной экспертизы работает только по определенным дням, туда трудно попасть с тремя детьми [сразу после избиения], если не с кем их бросить. 

Она также пробовала уходить из дома и переезжать в кризисный центр, но он далеко находится. Было невозможно водить детей в детский садик и в школу, поэтому ей пришлось вернуться обратно домой. Наши контакты заявительнице дали именно в кризисном центре — если бы она не приняла решение на время покинуть дом, возможно, она бы и не узнала о нашей организации. И обратилась [к нам] она именно тогда, когда хоть какое-то время не находилась в одной квартире с абьюзером. 

Сейчас они разведены. Развод случился уже после подачи жалобы, но они продолжают жить вместе: квартира у них в ипотеке, разъехаться просто невозможно. Она не может быть уверенной, что ее сможет кто-то срочно защитить, не знает, будет у него сегодня плохое или хорошее настроение. 

У нее [часто] нет возможности даже вызвать наряд полиции — он может услышать. Было несколько случаев, когда она в WhatsApp писала участковому о том, что происходит, — но это не считается должным вызовом. Это еще один минус: во многих государствах можно вызвать [полицию] с помощью кодового слова или специального приложения.

— Как ее бывший муж реагировал на обращения в полицию и на то, что она подала жалобу в ЕСПЧ? 

— По-разному. После подачи жалобы в Европейский суд и после того, как было все затеяно с разводом, были новые эпизоды побоев, которые в жалобе уже не фигурируют. Он начал ей угрожать и другими способами — например, что не будет платить ипотеку. Она в опасной ситуации до сих пор, это я вам точно говорю.

— Что именно вы обжаловали?

— В жалобе мы писали как раз о том, что все попытки привлечь внимание правоохранительных органов к ситуации заявительницы, в которой она систематически подвергается домашнему насилию, оказались совершенно оставлены без внимания. А также о том, что нет никаких механизмов, с помощью которых заявительница, если она постоянно проживает с абьюзером, могла бы привлечь его к ответственности. 

Мы писали, что учитывая характер повреждений, которые у нее были, — это не были, слава богу, тяжкие телесные повреждения, — они в большинстве эпизодов могли быть квалифицированы по статье 6.1.1 КоАП, «Побои». Это самый распространенный случай домашнего насилия, большинство квалифицируется именно так (После принятия в 2017 году закона о декриминализации домашнего насилия. — Прим. ред.). Этот механизм абсолютно не защищает пострадавших в период самой активной фазы конфликта. У нас нет охранных ордеров, о которых постоянно говорят правозащитники, и когда пострадавшая подает заявление об административном правонарушении или вызывает полицию, то ничего не происходит, никаких срочных мер к абьюзеру не применяется.

— Увеличилось ли количество обращений к вам и коллегам после принятия закона о декриминализации побоев в семье?

— Изначально профиль нашей организации — защита прав человека в ситуации вооруженных конфликтов. Но в 2015–2016 годах нам стали поступать и обращения по домашнему насилию, их становилось все больше, [особенно] много обращений начало поступать с 2018 года, и в результате было сформировано целое направление. Поэтому [пока] здесь [наши цифры] не очень репрезентативны.

— Какую процедуру сейчас должна пройти женщина, столкнувшаяся с домашним насилием, чтобы добиться защиты своих прав? 

— Этот процесс очень растянут по времени. Сначала идет процессуальная проверка [первого] заявления [о побоях] полицейскими, потом возбуждается административное расследование, затем полицейские передают протокол об административном правонарушении в суд, и суд уже рассматривает дело. Самое главное: даже если пострадавшей удается довести весь процесс до конца, то санкция, как правило, — штраф в пять тысяч рублей, который выплачивается из общего [семейного] бюджета. 

Следующий этап — если побои совершаются во второй раз. Только тогда появляется возможность привлечения к уголовной ответственности: можно обратиться [и добиваться возбуждения дела] по статье 116.1 УК РФ («Нанесение побоев лицом, подвергнутым административному наказанию»), но и это совершенно бесполезно. 

Данный состав — это частное обвинение, то есть такой вид уголовного преследования, при котором все зависит от самого пострадавшего. Например, если бы ей удалось получить решение суда об административном правонарушении, а затем ее снова избил бы муж, ей пришлось бы самостоятельно собирать все доказательства и самой представлять свои интересы.

— Что в этом случае значит самостоятельно? Ей пришлось бы нанимать адвоката на собственные деньги? Или самой ходить по свидетелям и записывать их на диктофон?

— Ей пришлось бы самой собирать все подтверждения виновности обидчика: фиксировать телесные повреждения в медучреждении, опрашивать свидетелей, записывать их показания на диктофон и расшифровывать, самой отвечать за то, чтобы свидетели и обвиняемый явились для допроса в суд, самой опрашивать их на судебном заседании и предъявлять контраргументы и доказательства. 

Самостоятельно обеспечить чью-то явку в суд очень сложно. Из-за этого такие дела рассматриваются долго, заседания переносятся из-за неявки, в итоге сроки давности привлечения обвиняемого к ответственности истекают — и дело просто прекращают. Так было в деле Барсовой против России, рассмотренном в ЕСПЧ. (Жительница Воронежа Диана Барсова пожаловалась в ЕСПЧ на отказы полиции возбуждать дело, несмотря на неоднократные заявления о побоях и угрозах убийством со стороны мужа. Она обжаловала отказ в возбуждении дела в российском суде, однако производство было прекращено. — Прим. ред.). 

[Чаще всего] обвиняемого оправдывают, так как его вина не доказана. Кстати, среди 0,3 % всех оправдательных приговоров в России примерно 90 % — именно оправдательные приговоры по делам о частном обвинении. А среди трех составов частного обвинения два — это «классические» дела о домашнем насилии: повторные побои (статья 116.1 УК) и причинение легкого вреда здоровью (статья 115 УК).

— То есть государство в таких делах даже не берет на себя функцию обвинения?

— Да, и никакой помощи [пострадавшим] не оказывает. А здесь нужна именно поддержка государства. Чтобы продолжать обвинение, даже если сама женщина из страха перед абьюзером откажется это делать. 

— Это первая жалоба по делам о домашнем насилии, которую ЕСПЧ коммуницировал без исчерпания внутренних средств правовой защиты. О чем может говорить такая позиция суда?

— Это первый известный нам такой случай в этой сфере — если бы уже было что-то подобное, мы, скорее всего, узнали бы. 

Время от времени ЕСПЧ коммуницирует жалобы без исчерпания [в других сферах]: например, так было с жалобой несовершеннолетней, пострадавшей от сексуализированного насилия. Во время следственных действий ей пришлось возвращаться к травмирующим событиям 21 раз — то есть права девочки были нарушены в результате действий следователей, а способы обжалования [этого] в российском законодательстве отсутствуют.

Тут мы решили подать [жалобу] без исчерпания, потому что совершенно невозможно было заставлять человека вопреки своей безопасности идти и поддерживать обвинения против своего супруга. Это просто противоречит всем правилам работы с пострадавшими [от домашнего насилия]. Если пострадавшая говорит, что ей страшно, мы пытаемся разрешить ситуацию теми способами, которые у нас есть. 

Мы решили использовать эту ситуацию и показать Европейскому суду, что нет никаких средств срочной защиты, никаких гарантий для пострадавших. У нас были, конечно же, доказательства телесных повреждений, справки из травмпунктов. 

Это очень важная коммуникация, она открывает путь многим пострадавшим, которые не могли бы по тем же причинам обратиться. Теперь они могут подать жалобу [в ЕСПЧ] в течение шести месяцев с момента избиения. Главное — зафиксировать телесные повреждения у врача, в травмпункте. А пока нет итогового постановления по этой жалобе, я бы рекомендовала параллельно попытаться исчерпать [пройти все российские инстанции] по тем правилам, которые есть.

— Есть ли сейчас, в отсутствие охранных ордеров, какие-то способы защитить женщину от насилия в семье?

— Только вызывать полицию. Хотя есть случаи, когда полиция просто не приезжает. Или они приезжают, видят, например, что у человека кровь, берут заявление, опрашивают мужа — но ничего не происходит, никакой срочной помощи не оказывается. Если [нанесен] тяжкий вред здоровью или [совершено] убийство, скорее всего, [подозреваемого] задержат, но даже уголовное производство не гарантирует, что ему сразу изберут меру пресечения. А в самых распространенных бытовых побоях, которые квалифицируются как административное правонарушение, — вообще ничего, никаких сдерживающих мер нет.

— А насколько эффективны государственные кризисные центры для женщин?

— Кризисных центров [в стране] не так много, и они далеко не в каждом районе находятся. Если нужно ехать, например, в другой регион, то жизнь прервана, поэтому многие просто не могут уехать в эти кризисные центры. Конечно, нужно, чтобы их было как можно больше — пускай не в том же районе, но хотя бы в соседнем, чтобы была возможность жить той жизнью, которой человек жил до этого.

— ЕСПЧ впервые вынес решение по делу о домашнем насилии в России только в прошлом году. Почему? Такие жалобы начали подавать недавно?

— Видимо, суд нашел жалобу, которая была достаточно хорошо обоснована. В Европейском суде давно хотели высказаться по этому вопросу именно в отношении России, но не было подходящего дела.

Таким оказалось очень показательное дело Валерии Володиной — там было просто все: и физическое насилие (она даже потеряла ребенка), и сталкинг (он подбрасывал трекер в ее сумку и следил за ее передвижениями). (Жительница Ульяновска Валерия Володина обратилась в ЕСПЧ в 2017 году. Ее партнер избивал ее, угрожал убийством, похищал. Несмотря на обращения в полицию, уголовное дело сначала не возбуждали. После того как бывший партнер Володиной опубликовал ее интимные фотографии, полиция возбудила дело о нарушении неприкосновенности частной жизни, но расследование не дало результатов. Володиной в итоге пришлось сменить имя и уехать в другую страну. В 2019 году ЕСПЧ присудил ей 25 тысяч евро компенсации. — Прим. ред.) Она 10 или 11 раз обращалась в правоохранительные органы — были сплошные отказы. Коллеги [из «Правовой инициативы»] работали по этому делу, и было вынесено вот это постановление ЕСПЧ.

Сейчас группа дел о домашнем насилии [в России] в Европейском суде называется «группа Володиной». Уже есть три постановления ЕСПЧ по этой группе, и Российская Федерация должна их исполнить. Она должна показать Европейскому суду, что она что-то делает, чтобы изменить ситуацию. 

В марте 2020 года Володина обращалась в полицию, администрацию президента, Госдуму и Генпрокуратуру с заявлениями о содействии в исполнении постановления ЕСПЧ. Генпрокуратура поручила провести проверку по ее заявлениям региональным органам — но те выдали ей 11 новых отказов. В какой ситуации мы находились, в такой и находимся.

— Несмотря на победу в ЕСПЧ и прецедентное дело, трудно сказать, что история Валерии Володиной закончилась удачно: ей пришлось уехать в другую страну и сменить имя, чтобы скрыться от преследователя. Гарантирует ли кто-то безопасность ваших заявительниц или они все время, что рассматриваются их дела, остаются беззащитны?

— Обеспечивать безопасность пострадавшего — это обязанность государства. Однако она не выполняется, а больше ни у кого нет равного государственному ресурса, чтобы это осуществить. 

В особенно сложных ситуациях сотрудники «Правовой инициативы» делают все в пределах возможного: помогают заявителям добраться до кризисного центра или безопасного места, предоставляют психологическую помощь — это помогает им найти силы принимать решения самим, а также подумать, где еще можно найти поддержку. Юристы учитывают условия, в которых находятся пострадавшие: если есть риск повторения или усиления агрессии, то совершение какого-то юридического действия стоит отложить — или сначала продумать, как предусмотреть все риски. 

— В чем вообще интерес пострадавшим подавать заявление в ЕСПЧ, если им, возможно, помогут только через несколько лет, а жалоба в суд может только подвергнуть их дополнительному риску? 

— Пострадавшие обращаются [к нам], когда понимают, что защиты от государства ждать не приходится. Для них важнее юридическая помощь прямо сейчас, а в ЕСПЧ они соглашаются обращаться, потому что сами видят, что на национальном уровне их жалобы и просьбы о помощи не воспринимают серьезно. Поэтому остается последняя опция — обращение в международные инстанции. 

Но подача жалобы в ЕСПЧ — не самоцель и для юристов. Мы будем счастливы, если вопрос будет разрешен на национальном уровне и больше жалоб, касающихся домашнего насилия, в ЕСПЧ отправлено не будет. Однако пока это объективно невозможно. 

— Вы сказали, что Россия должна будет отчитаться перед ЕСПЧ о том, что она делает, чтобы изменить ситуацию. В прошлом году Комитет ООН по ликвидации дискриминации в отношении женщин тоже направлял России рекомендации по предупреждению домашнего насилия. Есть ли какая-то реакция властей на эти международные институты?

— Сейчас Российская Федерация подала отчет в ООН о соблюдении Конвенции о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин. Там они [авторы отчета] пишут, что эффективная правовая база есть, есть более 40 составов административных и уголовных, которые покрывают случаи домашнего насилия, что декриминализация в 2017 году привела к положительным результатам — большему числу привлечений к административной ответственности. В общем, что все отлично. То же самое они и в отчетах в Европейский суд пишут.

— А ООН и ЕСПЧ просто получают эти оптимистичные отчеты — и все? На этом их общение с Россией заканчивается, даже если жалобы из страны продолжают поступать?

— В глазах ЕСПЧ и ООН эти отчеты — позиция государства по какой-либо проблеме. Гражданское общество представляет свое видение ситуации. И, судя по решениям, которые выносятся, международные органы слышат все, что происходит. Однако они не могут вмешаться и насильственно что-то изменить — так устроено международное право. 

Несмотря на то, что меры [ООН и ЕСПЧ] носят скорее дипломатический характер, если бы таких международных систем защиты прав человека не было, ситуация в сфере прав человека [в России] была бы гораздо хуже. Всё же срабатывает необходимость соответствовать общеевропейскому и общемировому стандарту.

— Как сейчас позиция ЕСПЧ может помочь женщинам, которые туда обращаются? Они получат денежную компенсацию и смогут съехать от насильника? Или есть надежда и на системные изменения?

— Сейчас уже ждут пилотного постановления со стороны Европейского суда: когда есть много жалоб, несколько жалоб рассматриваются в одном производстве и выносится одно постановление, которое признает системность проблемы. После этого государству предписывается определенный список мер, которые нужно принять, чтобы проблему искоренить. 

Такие жалобы были поданы от четырех пострадавших от домашнего насилия. (Четыре россиянки пожаловались в ЕСПЧ на неспособность государства защитить их от домашнего насилия, среди них были Наталья Туникова, которую партнер пытался сбросить с 16-го этажа, и Маргарита Грачева — ее муж вывез в лес и отрубил кисти рук. — Прим. ред.) Эти жалобы были объединены в одно производство, и юристы ждут пилотного постановления. После этого будет приостановлено рассмотрение таких жалоб, потому что Европейский суд будет ожидать какую-то реакцию со стороны России. Это еще одно событие, которое действительно может способствовать системным изменениям.

По поводу денежной компенсации — да, она может быть использована, в частности, на покупку жилья, но рассмотрение дела может занимать несколько лет. Возможно, женщине [к моменту получения компенсации] уже удастся уйти от этого человека. 

— Какой может быть российская реакция на такое пилотное постановление? 

— Главная [возможная] реакция, на мой взгляд, — это принятие закона о домашнем насилии.

— В ноябре 2019 года Совет Федерации опубликовал законопроект о профилактике семейно-бытового насилия. Многих правозащитников он не устроил. А какова сейчас ситуация с законопроектом?

— Сейчас [депутат Госдумы] Оксана Пушкина рассказывает, что они собираются снова вносить законопроект в Госдуму. Его вносят, чтобы был новый виток слушаний, и вносят как раз те правозащитники, которые с этой проблемой не понаслышке знакомы и которые квалифицированно его подготовили, в отличие от авторов версии законопроекта, опубликованной год назад. 

Главная проблема предыдущей версии законопроекта — само определение домашнего насилия. Там говорилось, что семейно-бытовое насилие — это деяния, которые не запрещены административным или уголовным законом, то есть как минимум от физического насилия пострадавший уже не может быть защищен этим законом. Туда не вошли и некоторые категории отношений, в которых возможны ситуации бытового насилия: например, сожители.

Хорошо, что туда вошли защитные предписания: срочное, которое выдается полицейским, и судебное, уже на более длительный срок. Но была и норма, которая просто все перечеркивает, — что предписание может быть выдано нарушителю, только если у него есть [другое] место жительства, куда он может уйти.

— То есть в абсолютном большинстве случаев это будет неприменимо.

— Да, нарушители скажут — и это будет правда, — что им некуда идти. Я часто слышу [рассуждения о] «праве собственности нарушителя» — то есть мы выгоняем человека из его законного жилья. Но здесь на второй чаше весов жизнь и здоровье другого человека. Я как юрист выберу жизнь и здоровье. 

Но это правильный вопрос: куда они пойдут? Иногда говорят: «Хорошо, пусть уходит пострадавший». Пострадавший и так в стрессе, в побоях, без денег. И ему еще нужно искать место, куда он может уйти? (В версии законопроекта, подготовленной правозащитниками, есть две меры, связанные с временным отселением нарушителя: первая позволяет обязать его покинуть место совместного проживания независимо от того, кому оно принадлежит, но только при условии, что у него есть возможность проживать в другом помещении, в том числе по договору найма. Вторая мера позволяет обязать нарушителя покинуть жилье, если оно находится в собственности пострадавшего. — Прим. ред.)

— Чем еще отличается новая версия, которую вносят в Госдуму правозащитники?

— Туда вошли нормы о защитных ордерах, квалифицированное определение домашнего насилия, где охвачены разные формы насилия и максимально широкий круг лиц, на которых распространяется действие закона. 

Важная деталь — предложен механизм межведомственного взаимодействия. То есть то, как в решении проблемы должны быть задействованы здравоохранение, правоохранительные органы, кризисные центры. Необходимо системно поддерживать пострадавших, а еще работать с нарушителями: например, обязывать их пройти реабилитационные программы, психологические консультации. Чтобы внедрить такой механизм в каждом регионе, нужна очень большая работа.

Поэтому главное — добиться, чтобы был принят закон. В том виде, в котором всё [существует] сейчас, почти все меры бесполезны, — пострадавшим все равно приходится решать свои проблемы самостоятельно.